28. КОГДА
КОРАБЛЬ ТОНЕТ…
Свет появился неожиданно и был так
ярок, что Саша, глаза которого привыкли к мерцанию свечи,
невольно зажмурился.
— Вот уж не думала, что ты света
боишься! — сказала Люся.
— Прошлой зимой набивал патроны,
порох воспламенился. С тех пор и жмурюсь.
— Так это у тебя от пороха точки
на лице?
Он кивнул.
— А больно было?
— Не очень. Только испугался — не
ослепнуть бы. — Саша взглянул на часы. — Девять доходит! Сейчас
библиотеку закроют.
— Но мы уже почти все подобрали.
— Хорошо, у Анны Петровны свеча
нашлась, а то пропал бы вечер… Так что еще нам осталось? Да,
этот англичанин. — Саша порылся в каталоге. — Вот! — протянул он
Люсе карточку. — Выписывай быстрей.
Потом обратился к библиотекарю:
— Анна Петровна, кончаем.
Последняя книжка…
— Саша, как ты думаешь, почему
Юрий Дмитриевич дал эту тему нам двоим? — спросила Люся, когда
они спускались с лестницы.
— Тема большая. Столько измерений,
расчетов. И теоретическая сторона не простая. Одному не
потянуть. А Петьку Вадим себе забрал. Я даже обиделся на него
сначала…
— А теперь?
— Сама видишь, здорово получилось!
— А это не ты предложил Юрию
Дмитриевичу?
Саша даже остановился от
неожиданности:
— Как я? Он же нас сразу обоих
вызвал. А… почему ты об этом спрашиваешь? Да разве я мог бы это
сделать?
— А почему бы нет? Помнишь, осенью
ты делился со мной своими планами…
Саша нахмурился:
— Осенью… Мало ли что было осенью.
В общем, так: эта половина книг — тебе, а этими займусь я. Потом
поменяемся, — он протянул ей стопку книг.
Люся расстегнула сумочку:
— Ты не хочешь проводить меня?
Саша поднял на нее глаза:
— Что ты сказала?
— Я думала, ты проводишь меня…
Он сгреб в охапку книги:
— Люся…
Но с лестницы послышался громкий
голос Вадима:
— Степа-а-анов! Подожди!
Саша обернулся. Вадим подбежал к
ним и заговорил срывающимся голосом:
— Еле догнал… Сказали, только что
ушел. А у нас несчастье. Грачева сейчас увезли на скорой. Мне
приказано ждать кого-то из техники безопасности. А больше никого
нет! Так что беги в больницу, разузнай там…
— В какую больницу? Что случилось?
Говори толком!
— Да, понимаешь, энергию
отключили. А я регулировал большой магнит, — расшивочная панель,
понятно, была открыта. Я подумал, что-то у нас случилось.
Включил аварийное освещение, стал искать обрыв. И не заметил,
как вошел Грачев. А он, видно, прямо к магниту. И что его
потянуло к панели? Да, видно, еще заземляющую шину зацепил.
Когда дали энергию, его и хлопнуло!
— Что с ним?
— Увезли без памяти. В неотложку.
Беги туда, узнай, что и как.
Саша повернулся к Люсе:
— Ты слышала? Я бегу!
— Пойдем вместе.
— Нет, не стоит. На, все книги
держи! До завтра! — Он схватил пальто и выскочил за дверь.
***
Утром факультет гудел от
разговоров. Прежде всего стало известно, что Петька Грачев, хотя
и пришел в себя, но все еще находится в тяжелом состоянии. Потом
услышали, что кабинет Воронова опечатан и для разбора
случившегося создана специальная комиссия под председательством
Бенецианова. Позже кто-то узнал, что Вадим Стрельников
арестован, а Воронов отстранен от работы и чуть ли не отдан под
суд.
В одиннадцатой группе поднялся
переполох.
«Пойду, сам все узнаю», — решил
Саша.
Кабинет Воронова в самом деле
оказался на запоре. Тогда Саша заглянул в препараторскую. Здесь
были почти все сотрудники кафедры минералогии и среди них…
Вадим.
— Вадим! Выйди-ка сюда на минутку!
— позвал его Саша. — Слушай, что тут происходит? — спросил он,
когда Вадим вышел в коридор. — У нас такое болтают! Будто бы
тебя уже забрали, и Воронова — чуть ли не под суд…
Вадим усмехнулся:
— Со мной пока ничего не
случилось. Приходил, правда, следователь — расспросил, что и как
было. А вот у Юрия Дмитриевича будут, наверное, неприятности…
— Неужели под суд?
— Под суд — не под суд, а
с работы, говорят, могут снять.
— За что? При чем тут он?
— За технику безопасности отвечает
лично заведующий кафедрой. А у нас действительно оказались
непорядки. Мы, по правилам, никого не имели права допускать в
лабораторию без подробного инструктажа. Даже обязаны были
заставить каждого расписаться в специальном журнале… А росписи
того же Грачева нет. Да и ты, наверное, не расписывался.
— Но какое это имеет значение?
Ведь нам все объяснили.
— Мы
тоже так думали. А Бенецианов как начал копаться… В общем подвел я всех! И
дернул же черт энергетиков отключить ток не вовремя. Хотя бы предупредили…
Вернувшись, Саша рассказал обо
всем ребятам.
— Постой, Саша, — вспомнила Таня.
— А ведь об этом предупреждали.
— Кого? Когда?
— Я сама слышала. Помнишь, Костя,
ты послал меня с билетом к Бенецианову? Так в это время ему
звонили из Горэнерго, что в среду отключат электричество. Я бы и
не поняла, в чем дело, а Софья Львовна спросила, и Бенецианов
объяснил ей. Да еще сказал, что Воронова предупреждать незачем.
— Но это же… преступление! —
вскричал Саша. — Пошли к Юрию Дмитриевичу!
— Подожди! — остановил его
Войцеховский. — Таня, кто был в кабинете во время этого
разговора? Софья Львовна, а еще?
— Больше никого.
— То-то и оно! Так что, пошли
сначала к Строгановой.
— Зачем? — не понял Саша.
— А вот увидишь, — ответил
Войцеховский. — Пошли, ребята!
***
— А-а, первый курс! — удивленно
произнесла Софья Львовна, увидев студентов. — Чем могу служить?
— Софья Львовна, — выступила
вперед Таня, — помните, я приносила Модесту Петровичу
пригласительный билет на диспут?
— Ну как же. Диспут был
организован замечательно…
— Софья Львовна, простите, что я
перебиваю, — сказала Таня. — Но тут такое дело… Вы помните, как
звонили Модесту Петровичу из Горэнерго?
— Из Горэнерго?
— Ну да, предупреждали, что в
среду отключат энергию.
В глазах Строгановой мелькнуло
что-то недоброе, но лицо ее сияло самой доброжелательной
улыбкой:
— Вы ошиблись, девушка! Модест
Петрович говорил, насколько я помню, о… своей квартире. У него
там был ремонт, и он сам просил отключить электричество. Ему и
позвонили…
— Но вы же сами сказали, что у
Воронова есть приборы, которые…
— Вы что-то путаете, дорогая, —
прервала Строганова.
Таня покраснела.
— Но как же, Софья Львовна,
помните, вы еще…
— Я больше не хочу говорить на эту
тему! — отрезала Строганова.
— Что и требовалось доказать! —
усмехнулся Войцеховский, дернув Сашу за рукав. — Понял, святая
душа?
Ребята высыпали в коридор.
— Что же теперь делать? — в
раздумье заговорил Костя. — Пожалуй, надо самим позвонить в
Горэнерго или съездить туда.
— Верно, Костя, поехали вместе, —
сказал Саша. — Сегодня еще успеем.
— Только зайдем сначала к Бардину,
может, он что посоветует. Ну, все, ребята, решили!
Все повалили к лестнице.
— Саша, — позвала Люся.
Он остановился.
— Я попрошу тебя… когда вы там все
выясните, — все равно удачно или неудачно, — зайди, пожалуйста,
ко мне. Ты же знаешь, где я живу.
— Да, конечно. Но мы можем там
задержаться.
— Я буду ждать тебя.
***
Ашмарин поднялся по знакомой
лестнице и, взглянув на часы, подошел к расписанию. Четвертый
курс… Но до звонка еще порядочно. И вдруг услышал:
— Здравствуйте, Лева.
— Инна? Здравствуйте. Я ведь вас и
разыскиваю.
— Меня?
— Да. Я пишу сейчас о вашем
факультете…
— Но ведь очерк уже опубликован.
Мы все читали.
— Очерк — очерком. А сейчас я
задумал большую книгу. О Воронове, о студентах, о вас… И хотел,
бы просить вас почитать кое-что из моих набросков.
— Ну, какой я ценитель! Да и не до
этого сейчас. Вот если бы вы помогли нам.
— Что-нибудь случилось?
— Большие неприятности на
факультете. Юрия Дмитриевича, наверное, с работы снимут.
— Но что все-таки произошло?
— Я сама еще точно не знаю. Да
вон, кстати, и наши. Они в курсе. Андрей, Костя!
Андрей пожал руку журналисту:
— Вовремя к нам заглянули.
Очень надо с вами посоветоваться.
***
В кабинет Бенецианова Софья
Львовна ворвалась как ветер.
— Модест Петрович, беда!
— Что такое?
— Является ко мне эта девица, что
приносила вам билет на диспут, и сразу с места в карьер:
помните, говорит, Софья Львовна, из Горэнерго звонили?
— Что-о-о? — побледнел Бенецианов.
— Этого еще не хватало! Что же вы ей ответили?
— Я сказала, что звонили по
другому поводу. Отключили, мол, энергию на вашей квартире, по
случаю ремонта.
— Перестарались!
— Нисколько. И какое это имеет
значение? Важно, что я не согласилась с ней. Доказательств у нее
никаких.
— Да, это, пожалуй, так. Но все
возможно…
— Вот я и хотела предупредить.
Может, не стоит выносить с факультета? Как бы все против нас не
обернулось.
— Хорошенькое дело, не выносить!
Когда я уведомил обо всем ректора и секретаря парткома. Наконец,
только так мы сможем рассчитаться с Вороновым за все его
проделки. Это же перст судьбы. Ректор, как прочел мой акт, — за
голову схватился. Да и акт уже не вернуть.
Признаться, Модест Петрович и не
вспомнил о звонке из Горэнерго в тот момент, когда узнал о
происшествии на кафедре минералогии. Память услужлива… А когда
вспомнил, было поздно идти на попятный, да и не хотелось этого
делать — уж очень велик был соблазн использовать такую
возможность. Страх перед Вороновым — страх за свое имя,
авторитет, наконец, за свой пост — вытеснил в нем все, кроме
мстительности. К делу был привлечен Чепков, и акт о несчастном
случае был сфабрикован.
— Нет, акт возвращать уже нельзя!
— повторил Модест Петрович.
— И все-таки я беспокоюсь, как бы
этот документ…
— Ну, это не наша забота. Чепков,
надо полагать, предусмотрел все. Вы его знаете…
— Однако прежде вы остерегались
прибегать к его услугам.
— Да, но в последние месяцы Иван
Яковлевич показал себя человеком, на которого можно положиться.
Люди познаются в беде, и я был просто тронут той поддержкой,
которую он оказывал мне все это время.
— Ну, смотрите. Но каждый лишний
свидетель…
— Чепкову я верю. — А что касается
этой девчонки, то я полагаюсь на вас, Софья Львовна…
— О чем говорить! Только вот еще
что…
— Да?
— Конкурс на место Мышкина, как вы
знаете, уже объявлен…
— Да, в соответствии с положением.
Однако трудно сказать, каков будет результат…
— Вот-вот! Можете не продолжать,
мне эта формулировочка понятна. А сейчас я хотела бы знать
поопределеннее, если все произойдет так, как вы задумали, вам
также будет «трудно сказать», что станет с Мышкиным?
— Что за вопрос, Софья Львовна. Да
если Воронова снимут, я гарантирую вам что угодно.
— А Стенин?
— Главное — Воронов. За ним
полетит и Стенин.
— Хорошо бы так…
— Да. Но есть еще одно лицо,
знающее об этом звонке…
Бенецианов полистал телефонный
справочник и поднял трубку:
— Алло! Горэнерго? Это вас из
университета беспокоят. Скажите, кто у вас дежурил… э-э… в
понедельник?.. Да, да… Крылов? А когда он бывает?.. В отпуске?
Уехал в деревню? Благодарю вас. — Модест Петрович положил
трубку. — Вы слышали? Уехал в деревню. Прекрасно!
***
Иван Яковлевич закрылся у себя в
кабинете, чтобы еще раз обдумать все, что произошло за последнее
время. На факультете назревали важные события: Воронов, кажется,
выходит из игры. Не зря он, Иван Яковлевич, втянул Бенецианова в
эту «операцию» с актом. Был, правда, риск. Но в любом случае
пострадал бы только Бенецианов. Кто поверит, что он действовал
по совету Чепкова? И инспектор по технике безопасности у него в
руках… Итак, дни Воронова сочтены. Но пора кончать и с
Бенециановым. Момент самый подходящий. Недаром Чепков столько
времени обхаживал своего «учителя». Предупреждение Горэнерго —
это такой козырь, которым можно побить все. Не нужно только
пускать его в ход раньше времени. Сначала — Воронов… А перед
самыми выборами декана выложить на стол и эту карту. Нелишне к
тому времени и документиком обзавестись — не может быть, чтобы в
Горэнерго не осталось никаких следов.
Следует позаботиться и о другом.
Кто возьмет на себя инициативу в подборе нового декана?
Официально — Стенин. А фактически? Фактически при любых
обстоятельствах не обойдется без Грекова.
Но как к тому подступиться?
Во-первых, Мышкин: он оскорбил
Грекова. И стало быть, если дать понять Леониду Ивановичу, что
он, Чепков, гонит Мышкина именно за это — а гнать его все равно
придется — можно произвести соответствующее впечатление.
Во-вторых, Бардин. Срок его аспирантуры истекает, а с
диссертацией, кажется, не совсем гладко. Вакантной же должности
ассистента у Грекова пока нет. Значит, если предложить Грекову
взять Бардина вместо Мышкина, то это тоже заставит Леонида
Ивановича задуматься.
«Итак, куй железо, пока горячо!» —
Иван Яковлевич поднялся и вышел из кабинета.
Грекова он застал одного. Тот был
явно не в духе, но отступать было поздно.
— Леонид Иванович, — начал Иван
Яковлевич вкрадчивым тенорком. — У меня к вам просьба. Я, как вы
знаете, объявил конкурс на место Мышкина. Его поведение перешло,
так сказать, всякие границы…
— Та-а-ак… — протянул Греков, не
поворачивая головы к собеседнику.
— И теперь встал вопрос о подборе
кандидатуры…
— Вы же объявили конкурс.
— Конкурс — конкурсом. Но если
пустить на самотек, сами знаете… В общем, я хотел бы с вами
посоветоваться.
— Гм…
— Я слышал, Андрей Семенович не
укладывается в сроки. Так, может, вы посоветуете ему принять
участие в конкурсе. Я был бы рад…
— Но ведь он литолог, — коротко
бросил Греков.
— Неважно! Пусть это временно, до
защиты диссертации. Зато будет полная гарантия, что мы
наконец-то избавимся от Мышкина.
Греков усмехнулся:
— Но вы же знаете, Мышкин —
протеже Модеста Петровича.
Иван Яковлевич выпрямился:
— Пора нам уже не оглядываться на
Бенецианова!
— Вот как!
— Да-да! Всем давно ясно, что это
неисправимый консерватор. К тому же он не считается даже с
мнением самых авторитетных членов Совета. Разве таким должен
быть Декан факультета?
— Вы полагаете?
— Я полагаю, что здесь нужен
другой человек.
— Гм…
Чепков доверительно понизил голос:
— Как вы думаете, Леонид Иванович,
кого бы нам выдвинуть на предстоящих выборах?
Греков окинул его оценивающим
взглядом:
— А если вам предложат место
декана?
— Мне? Право, даже в голову не
приходила такая мысль. Но если коллектив сочтет возможным, я
сделаю все…
— Так вот, вам никогда этого не
предложат! — сказал Греков ледяным голосом.
— Позвольте, я…
— Что, вы? Вы просто забыли, где
находитесь. Университет не цыганская ярмарка, а научные
работники не купцы, которые торгуются за спиной у всех.
— Я вас не понимаю…
— Зато я вас хорошо понял. Честь
имею! — Греков грузно поднялся и кивнул головой на дверь.
***
Закрыв заседание кафедры и выждав,
когда сотрудники покинут кабинет, Воронов подошел к большому
магниту и, откинув крышку расшивочной панели, начал осматривать
связки проводов, питающих обмотки гигантских сердечников. В
кабинет неслышно вошел Бойцов.
— Что задумался, Юрий Дмитриевич?
Воронов захлопнул панель:
— Понимаешь, Семен Алексеевич,
ничего ведь не стоило сделать так, чтобы при всяком произвольном
обесточивании вся эта махина сразу же автоматически отключалась.
А вот не сделали…
— Да… И в установке Вадима этого
нет. Так что верно ты сейчас поднял вопрос о технике
безопасности. Не думает об этом молодежь.
— Не молодежь! Сам я плохо следил
за этим. — Воронов сел за стол и, взяв лист бумаги, начал
набрасывать схему автоматического отключателя.
В комнату вошел Стенин. Был он
против обыкновения в пальто, видимо, не заходил даже к себе, и
весь вид его выражал крайнюю степень возбуждения.
— Что же будем делать, — начал он
почти с порога. — Что я должен доложить парткому?
Воронов отложил карандаш.
— Ты разденься сначала.
— До этого сейчас! — Стенин снял
пальто и швырнул его на стул. — Ты читал акт, прежде чем
подписывать?
— Просматривал…
— Что значит, просматривал? Это не
пустячная бумажка! И с каких пор, скажи пожалуйста, заведующих
кафедрами при таких чэ-пэ надо специально приглашать в партком?
— В партком я пришел бы, — ответил
Воронов, — А вот с каких пор в университете начали
практиковаться прямо-таки жандармские методы «расследования»?
Всех допрашивают, не допускают людей к работе, опечатали
помещение…
— А ты думал, вам спасибо скажут
за то, что произошло вчера?
— Я думал, это наше общее
несчастье…
— Чье это, общее? Ты вот только
«просматривал» акт комиссии, а я изучил его до последней
строчки. И если хоть половина того, что написано там,
соответствует действительности…
— Там почти все соответствует
действительности, — хмуро ответил Воронов.
— Тогда это просто ни на что не
похоже! Я не физик, но и мне стало ясно: только чудом избегали
вы до сих пор несчастных случаев.
— Так бывает во всех лабораториях,
где работают, — упрямо возразил Воронов.
— Оставь это! Работа — не война.
Мы не имеем права подвергать необоснованному риску жизнь и
здоровье людей.
— Риск не так уж велик. В
лаборатории работают люди, знакомые с приборами. А несчастный
случай может произойти и на кухне.
Стенин поднялся:
— Ты эти прибаутки брось! На кухне
у плохой хозяйки может и кастрюля свалиться на голову. А здесь
мы обязаны исключить все причины, которые могут привести к
несчастным случаям.
Воронов также поднялся:
— Но пойми, что в лаборатории, где
непрерывно переделываются, отлаживаются, регулируются все новые
и новые приборы, просто невозможно предусмотреть случайности.
Открытая панель магнита в тысячу раз опаснее, чем все эти
«неприкрытые щитки», «незакрепленные провода» и другие мелочи,
которыми напичкан акт. Но мы не можем не открывать панелей и не
держать их открытыми под током. Этого требует работа.
— Тогда надо исключить всякую
возможность того, чтобы к приборам подходили посторонние люди.
— Здесь не бывает посторонних.
Студентов, работающих по теме кафедры, я не считаю посторонними.
— Хорошо. Тогда нельзя их
оставлять одних с работающими приборами.
— В принципе я не согласен и с
этим. А в данном случае не было даже такого «упущения». У
магнита работал Стрельников. Только внезапное отключение энергии
заставило его на миг отойти от прибора. И я не вижу в его
действиях ничего предосудительного.
— В ректорате и парткоме смотрят
на это дело иначе.
— А как смотришь ты?
— Там я защищал тебя насколько это
было возможно. А здесь прямо скажу: я не согласен с тобой,
несмотря на все твои доводы. На кафедре у тебя непорядок. Я имею
в виду не только последний случай. И ты, и твои сотрудники
пренебрегаете элементарными правилами техники безопасности. С
этим надо кончать, Юрий Дмитриевич. И мы будем этого требовать
тем более жестко, что сложные электрические приборы начинают
появляться и на других кафедрах. Больше того, работники этих
кафедр учатся у вас, берут пример, и если такое отношение к
технике безопасности укоренится на всем факультете, за это не
скажут нам спасибо. — Стенин взял пальто. — На днях ставлю этот
вопрос на партийном бюро. Докладывать будешь ты. Говорить будем
по-партийному.
— Ясно, — сказал Воронов.
Стенин вышел из кабинета.
— Юрий Дмитриевич, почему же ты не
сказал о сегодняшнем заседании кафедры? О нашем с тобой
разговоре? — удивился Бойцов. — Можно было бы даже протокол
показать.
— Я собирал заседание кафедры не
для того, чтобы реабилитироваться в чьих-то глазах.
— Но у Стенина может сложиться
превратное представление…
— Представление надо складывать не
словами, а делом.
— Так-то оно так… — Бойцов подошел
к вешалке, снял пальто, но подумав, повесил обратно и вышел в
коридор.
В кабинет заглянул Петр Ильич:
— Юрий Дмитриевич, можно к вам?
— Да, конечно.
— Юрий Дмитриевич, я понимаю,
сегодня такой день… Однако, видите ли, срок подачи заявлений на
конкурс истекает. И я… В общем, надо бы мне поговорить с вами.
—
Какой конкурс? О чем вы?
— Да вот, Юрий Дмитриевич… Время
идет. Защита давно прошла, — скоро, наверное, утверждение
пришлют. А перспектив на доцентуру на кафедре, сами знаете,
нет..»
— Вы что, решили уйти с кафедры? —
прямо спросил Воронов.
— Поверьте, Юрий Дмитриевич, я
никогда бы не ушел, тем более что…
— Но вы решили уйти?
— Так вы сами говорили, что место
доцента у нас на кафедре…
Воронов усмехнулся:
— Можете уходить. Без всяких
объяснений. Я не держу вас. Желаю успеха. Только имейте в виду,
когда корабль тонет, с него прежде всего бегут… крысы. Прощайте.
***
Петр Ильич плохо помнил, как вышел
из кабинета Воронова. На лестнице он столкнулся с братом.
— Чего нос повесил? — остановил
его Валерий.
— Неприятный разговор был с шефом…
— О чем?
— Да так, по делу. — Он начал было
спускаться вниз, но Валерий удержал его за рукав.
— Подожди. Правду говорят, что ты
собрался уходить от Воронова?
— А хоть бы и так.
Валерий смерил его откровенно
презрительным взглядом:
— Я знал, что ты бываешь
порядочным болваном. Но чтобы еще и свиньей…
— Замолчи! — прервал его Петр
Ильич, оглядываясь по сторонам.
— Нет, не замолчу! Ты хотя бы с
отцом посоветовался.
— Да? И сам не маленький. Мне
предлагают место доцента, понял? А там, у Воронова, я еще лет
десять проторчу в ассистентах.
— Место доцента! — насмешливо
протянул Валерий. — Да у Воронова простой лаборант имеет куда
больше перспектив!
— Много ты понимаешь! Воронов!
Воронов! А что вы знаете о нем, мелюзга?
— Его имя известно всем ученым
страны! А ты бросаешь его в такую минуту…
— Ах, вот как! Я, значит, обязан
его жалеть? Он не очень-то жалел меня в этой истории с отзывом.
— Ну, тут никто бы ничего не
сделал.
— А вот сделали! Софья Львовна и
Модест Петрович не только на защите меня поддержали, но и сам
отзыв не отослали в Москву. Мне его отдали. А Воронов? Да знаешь
ли ты, что это он мне черный шар подбросил?
— Ты что, спятил? Это же Чепков
удружил.
— Чепков?! А ты откуда
знаешь?
— Так это все уже знают. Генка
Трофимов собственными глазами видел.
— Постой, постой! Но ведь мне
сказали..
— Кто? Не Софочка ли?
— Да, — растерялся Петр Ильич.
— Она сказала! Поманили тебя
местом доцента, — и ты клюнул. Наплевал на такого человека! Кто
же ты после этого? — Валерий пошел было прочь, но тут же
вернулся. — Ты говоришь, Софочка отзыв тебе отдала. Но ведь
протокол-то защиты отослали в ВАК. А на защите только и
разговоров было, что об этом отзыве. И уж если на то пошло, сам
отзыв по сравнению с этими разговорами — пустяк пустяком! Не
удивительно, что из ВАКа до сих пор ни ответа, ни привета.
Молись теперь на своих «благодетелей»!
— Постой, может, все-таки не так.
Может, Модест Петрович сам…
— Модест Петрович! Мы вот только
что узнали о нем такое… Да что говорить с тобой! — махнул он
рукой.
Петр Ильич побрел по коридору, сам
не зная куда, пока ноги не привели его к дверям кафедры общей
геологии.
Здесь вот, за этой дверью, все и
началось. Купила-таки его эта сирена! И теперь он должен будет
сидеть с ней рядом, изо дня в день слушать ее самодовольный
голос и чувствовать себя обязанным за все ее «благодеяния». Не
слишком ли дорогая цена за должность доцента? Но все равно,
возврата нет. К тому же этот протокол. Неужели ничего с ним не
сделали?
Петр Ильич потянулся к ручке
двери. Но дверь неожиданно раскрылась.
— А-а, Петр Ильич! — воскликнула
Софья Львовна с неизменной обворожительной улыбкой. — Вас-то я и
хотела видеть. Модест Петрович просил передать, чтобы вы забрали
свои документы обратно…
— Как обратно?
— Да понимаете… Утверждения на вас
до сих пор нет, а Модесту Петровичу подали заявления другие
люди, со степенью. Поэтому обстановка на конкурсе будет
неблагоприятной для вас, и лучше просто отказаться от участия в
нем. Мы сожалеем, но…
— Об этом уже знает весь
факультет! Я сказал даже Воронову! — почти крикнул Петр Ильич.
— Вот с этим спешить и не стоило,
— назидательно заметила Строганова. — Но ничего! Я надеюсь,
Воронов примет своего блудного сына и даже станет относиться к
вам лучше прежнего. Так что вы еще спасибо скажете Модесту
Петровичу…
Ларин почувствовал: еще миг — и он
ударит ее.
Софья Львовна захлопнула
перед ним дверь.
Петр Ильич пошел к выходу,
но его остановила Нина Павловна.
— Петр Ильич! А Петр Ильич! Верно
ли говорят, что вы уходите от нас к Бенецианову?
— С чего вы взяли? Ходите,
собираете сплетни!
Нина Павловна обиженно
передернула плечами:
— Какие сплетни! Весь факультет
говорит об этом. Но я скажу откровенно — не дело вы затеяли.
Модест Петрович — уважаемый профессор, но бросить Юрия
Дмитриевича в такое время!
— Да что вам всем от меня нужно?!
— Петр Ильич рванулся к лестнице. Но там поднимались Бойцов и
Стенин. Бойцов что-то горячо доказывал, а Стенин внимательно
слушал. О чем они говорят? Неужели тоже о нем?
Ларин бросился к запасному выходу,
выбежал на полутемную площадку и вцепился в металлические
поручни. Ему казалось, что и сюда кто-нибудь заглянет и ткнет в
него пальцем. А в ушах звучало: «Когда корабль тонет, с него
бегут крысы».
***
За окном давно вечер, а Саши нет.
Люся встала из-за стола и прислушалась. Кажется, внизу хлопнула
дверь. Теперь шаги на лестнице… Нет, все стихло. Сколько же еще
ждать? И вдруг — звонок!
Она метнулась к двери:
— Саша, ты? Раздевайся, проходи!
— Нет, я на минутку…
— Пройди хоть в комнату, — она
заглянула ему в глаза. — Ну, как?
— Плохо. Сначала вообще не хотели
с нами разговаривать. Ладно, корреспондент помог. Дошли до
самого управляющего, объяснили, что и как. Узнали, кто дежурил в
понедельник. — Саша вынул из кармана записную книжку. — Вот,
Крылов Степан Егорович. Но тут новое осложнение — ушел он в
отпуск. Разыскали его адрес, поехали. Это в слободке, за мостом.
А он вчера в деревню к родным укатил…
— Как же теперь?..
— Не знаю. Мы уж все передумали.
Побывали с корреспондентом в редакции газеты. Потом опять
поехали в Горэнерго, упросили показать журнал дежурного. Там
ничего…
— Что же будет?
— Все говорят, снимут Юрия
Дмитриевича с работы, раз такой случай на кафедре.
Люся закрыла лицо руками,
отвернулась к окну.
— Что с тобой? Ты плачешь? Люся…
Плохо ты знаешь Юрия Дмитриевича. Его так просто с ног не сбить.
Да и мы не будем сидеть сложа руки.
— Но что толку! — проговорила она
сквозь слезы.
— Как что толку! Борьба, которую
ведет Юрий Дмитриевич, не на день и не на год.
— Да что говорить теперь об этом,
зачем вообще жить, если его не будет на факультете!
— Что ты сказала?..
Тут только она поняла, что у нее
вырвалось то, что нельзя было говорить ни в коем случае.
Особенно Саше.
— Я сделаю все возможное… — с
усилием проговорил он. — Нет, я сделаю даже невозможное, но
разыщу этого диспетчера и докажу, что Юрий Дмитриевич ни в чем
не виноват.
— Саша! — она бросилась К нему, но
он молча отстранил ее руки.
Глухо стукнула дверь. Ушел…
И тут она увидела на полу
небольшой, сложенный в несколько раз листок бумаги. Он выпал,
должно быть, из записной книжки Саши.
Люся развернула листок. Стихи… И
две большие буквы вверху: Л * А *. Но это же ее инициалы.
Значит, и стихи написаны ей!
Бывает так: исчезнет солнце,
И сразу все во власти тьмы.
Ни освещенного оконца,
Ни звёзд на небе, ни луны.
Лишь мрак и холод. Все
застыло.
Замолкли звуки. Опят леса.
И уж не верится, что было
Когда-то солнце, в
небесах.
Не верится… Но ночь проходит,
Восток румянится, и вдруг —
Лавина света: солнце всходит,
Рассыпав золото вокруг!
Люся ниже склонилась над плотно
исписанным, потертым на сгибах листком:
И так бывает: жизнь ударит
С плеча, наотмашь, не щадя,
Рукой безжалостной
придавит,
Да так, что и вздохнуть
нельзя…
Да, так бывает. Так было у него,
наверное, когда чуть не исключили из университета и он решил
уехать.
И вдруг, когда уже, казалось,
Гремит последняя гроза,
Увидишь сквозь окно вокзала
Твое лицо, твои глаза…
И снова хочется работать
До чертиков! Назло судьбе!
Бороться, лезть в любую
пропасть,
Мечтать и думать о тебе.
Вдыхать смолистый запах дыма
В тайге у жаркого костра
И называть тебя любимой…
И целовать твои глаза...
Больше она ничего не могла
разобрать.
— Сашка, милый…
И вспомнился первый день в
университете. Огромная заполненная до отказа аудитория, чужие,
незнакомые еще лица, — и неожиданно приветливый голос:
— Вам сесть негде? Садитесь на мое
место.
Потом — деревня. Ночь.
Шаткий дощатый мостик. И его слова:
— Мне всегда казалось, что
когда-нибудь я встречу…
И другая ночь — у подъезда
ее дома. Пора расставаться, но так не хочется
высвобождать руки из его широких теплых ладоней…
Взгляд Люси снова упал на
потертый, убористо исписанный листок.
И называть тебя любимой… А она не
остановила его, не крикнула, чтобы вернулся…
***
В университет он зашел просто так,
чтобы только не оставаться одному. Свернул к кабинету Воронова,
надеясь застать там Вадима или кого-нибудь из лаборантов. Тогда
можно хоть поработать. Но кабинет был закрыт, пусто и в
препараторской. Он вернулся в коридор и у деканата увидел группу
ребят. Они что-то оживленно обсуждали. Он прошел мимо.
— Саша! Вот хорошо, что ты здесь,
— догнала его Наташа. — Я хотела с тобой посоветоваться… Да что
с тобой? На тебе лица нет!
— Устал очень… — Он опустился на
подоконник. — Весь день на ногах. А толку… Слышала, наверное?
Она села рядом:
— Да, Костя рассказывал… А я
насчет практики. Сегодня ведь места распределяли…
— А что места… Нас это не
касается. На днях письмо получил от отца. Его назначили главным
геологом новой экспедиции по комплексному обследованию Ваи.
Народу потребуется уйма. Поедем туда?
— С тобой на Ваю?.. Это ты
вправду?
— Сегодня же напишу отцу.
Она вздохнула. Он поднял глаза и
словно впервые за эти месяцы увидел ее лицо, заметно похудевшее,
с грустной задумчивой улыбкой. Знакомое теплое чувство
проснулось где-то в глубине души.
— Хорошо там было, Наташа…
— Да… — она опустила голову, но он
видел, как задрожали ее ресницы.
«Наталка…» — он положил ей руку на
плечо.
Голова Наташи склонилась ниже.
Волосы почти коснулись его лица, они пахли весенним лесом, и у
щеки, возле уха, все так же вилась непослушная прядка.
— И снова все будет так же, —
сказал он одними губами.
Но она покачала головой:..
— Нет, Саша. Спасибо, тебе за то,
что я еще раз увидела тебя прежним Сашкой. Если бы ты знал, как
я этого ждала! Но я не поеду с тобой на Ваю. Так будет лучше… И
для меня и для тебя. Если вспомнишь там обо мне, буду рада. А
если окончательно забудешь… значит так и нужно, — она мягко
отстранила его руку и выпрямилась.
— Куда же ты едешь?
— В Казахстан. Мы с Колей
записались в одну партию. Как ты думаешь?..
— Колька парень хороший. Да и в
Казахстане тоже интересно.
Она встала:
— Пошли, Саша.
— Иди, Наташа. Мне надо посидеть
одному.
С минуту она смотрела на него,
словно стараясь запомнить таким, каким не видела уже давно.
— Какой ты… трудный.
Он почувствовал, что рука Наташи
легла на его вихры.
— До свидания, Саша. Не сердись на
меня…
Он долго смотрел, как шла
она по коридору, легкая, стремительная. Шла туда, где
гомонила еще их группа и раздавался веселый задорный бас
Кольки Краева.
|