29. ЧЕРЕЗ НЕВОЗМОЖНОЕ

Препятствие возникло на последнем километре. Деревня уже вырисовывалась впереди, когда накатанная дорога неожиданно уперлась в реку. Дальше пути не было: река стояла еще подо льдом, но у берегов темнели широкие полыньи.

Саша остановился. Ближнюю полынью, пожалуй, можно перепрыгнуть, но дальнюю — вряд ли. Да и берег там крутой, обледенелый…

Саша подошел к воде, опустил в нее руку. Пальцы обожгло холодом. Что делать? Не возвращаться же назад. Да и вечер близко, уже темнеет. И он решился.

— Эх, была не была! — разбежался и прыгнул. Из-под ног брызнули фонтанчики воды. Но лед выдержал.

Удача! Он поправил шапку и медленно пошел вперед, ощупывая каждый метр пути. Вот и середина. Только бы перебраться через этот горб. Но, кажется, он трещит, оседает. Лучше ползти…

Саша лег на лед и пополз. Сначала на боку, потом на животе, стараясь распластаться как можно шире… Уф! Самое страшное позади. Он осторожно встал и снова зашагал, сгибаясь под ударами ветра.

Теперь полынья. Да, здесь она была такой широкой, что не перепрыгнешь. Но лучше провалиться там, у берега, чем снова перебираться через предательский горб.

Саша смерил глазами расстояние до берега. Главное — получше разбежаться и прыгнуть вон в ту лощинку. Ничего, что там вода, ноги все равно мокрые. Он отошел назад, наметил место, откуда лучше оттолкнуться. Но лед неожиданно треснул, и Саша оказался в воде.

Он попытался плыть, — в грудь уперся обломок льдины. Пришлось карабкаться на лед, — льдина осела, и Саша с головой ушел под воду. Холод пронизал его до костей. Он изо всех сил махнул руками и сильно ударился обо что-то твердое: лед сомкнулся у него над головой. От одной этой мысли остановилось дыхание. Однако ноги коснулись дна. Стало быть, здесь не глубоко. Спокойно!

Саша открыл глаза и увидел светлую полоску. Трещина! Он из последних сил рванулся к ней и вынырнул из воды. Воздух!.. И берег совсем рядом. Стоп! На лед взбираться нельзя, лучше обогнуть эту проклятую льдину. Теперь уже все равно вымок насквозь. Ну вот и берег.

Какой собачий холод! Саша почувствовал, что ноги начинает сводить судорогой. Бежать! Он припустил вверх по косогору и у первой же избы заметил ватагу ребятишек.

— Эй, ребята! — крикнул им Саша. — Где Крыловы живут?

— Какие? У нас их много, Крыловых-то.

— Ну, к этим еще сын из города приехал, Степан Егорович.

— А-а-а… Вон там, за переулком. А ты почему весь мокрый?

— Под лед провалился.

— Беги за нами!

Ребята пустились по улице.

— Вот их дом!

— Спасибо!

Саша поднялся на крыльцо, открыл дверь в избу. Оттуда пахнуло теплом. Навстречу шагнула пожилая женщина:

— Батюшки! Откуда ты такой мокрый?

Саша перевел дыхание:

— Простите, я в таком виде… Переходил реку, провалился под лед… А где Степан Егорович? Очень нужно бы его увидеть…

— Пошел к соседям. Сейчас покличу. А ты раздевайся да на печку!

Саша попытался расстегнуть пальто, но одеревеневшие пальцы не слушались.

— Промерз? Давай я сама! — женщина ловко сдернула с него пальто, пиджак. — Остальное снимай сам. Сейчас приготовлю сухое.

Через несколько минут он лежал на горячей печи, рассказывал, как перебирался через реку. Женщина не переставала качать головой, затем позвенела посудой, подала стакан:

— Выпей! А то, неровен час… Да закуси немного. Нет, не слезай. Я тебе туда подам.

От выпитой водки перехватило дыхание, по телу разлилось тепло. Женщина набросила на него полушубок:

— Теперь лежи. Я сейчас вернусь.

Проснулся он от громких голосов. С трудом открыл глаза и увидел молодого высокого мужчину.

— Кому тут нужен Степан Крылов? — спросил тот, заглядывая на печь.

— Мне, — Саша поспешно сбросил полушубок. — Это вы Степан Егорович?

— Он самый! А ты кто будешь?

— Я Степанов, студент из университета. — Саша спрыгнул с печки. — Скажите, это вы звонили в понедельник на геологический факультет?

— Зачем?

— Предупреждали об отключении энергии.

— Мало ли куда я звонил в понедельник! За день голова вспухнет от телефонных разговоров. Разве все упомнишь!

— А вы подумайте! С вами разговаривал декан факультета профессор Бенецианов.

— Постой-постой! Профессор?.. Ну, этого-то я помню! Я ему дело, а он: «Что вы не знаете, чем занимаются геологи?». Только тебе-то какая печаль?

— Бенецианов скрыл этот разговор. Понимаете, скрыл! А в тот самый день, когда вы отключили энергию, в лаборатории Воронова отлаживали большой магнит. Прибор такой, очень сложный. Ну, и открыли там панель с проводами. А один парень…

— Понятно. Дали энергию, его и стукнуло.

— Да. Здорово стукнуло. Сейчас-то он уже ничего. А Воронова собираются с работы снять, акт на него составили.

— Подожди. Говоришь, Бенецианов скрыл разговор. А ты откуда узнал об этом?

— У профессора в кабинете студентка наша была, Таня, и все слышала. И еще одна преподавательница была. Но она с Бенециановым заодно. В общем, когда Таня рассказала о телефонном разговоре, они заявили, что никто из Горэнерго не звонил. И выходит, во всем виноват Воронов. А мы ничем доказать не можем, никаких записей в журнале у вас не осталось.

— Так-так. Мне как раз завтра надо будет в городе побывать…

— Вот здорово! Я об этом и хотел просить вас. Только как же через реку? Я видите…

— Еще легко отделался. Пуститься в эту пору по-зимнику! Нет, брат, мы другой дорогой поедем, через райцентр, там автобусы ходят. Завтра утречком и отправимся. А сейчас давай к столу.

— Спасибо.

— Чего там спасибо! — Крылов взял его за плечи. — Постой, да ты никак горишь весь? Э-э, никуда ты завтра не поедешь!

— Нет-нет! Мне надо! Обязательно! Завтра заседание парткома специально по этому делу. А голова пройдет…

— Да от тебя жаром пышет. Лезь-ка на печь! А ты, мама, запарь ему малинки.

— Завтра надо ехать, — взмолился Саша.

— Ты скажи лучше, к кому мне там заявиться, если тебе придется остаться.

— Тогда так. Если я в самом деле не смогу завтра поехать, зайдите к нам в общежитие. Знаете университетское общежитие за парком?

— Кажется, знаю.

— Так вот. На третьем этаже, в сто сорок восьмой комнате живет наш студент Костя Славин. Вы только скажите ему, кто вы. А он уж все устроит. Можно было бы, конечно, сразу и в партком, но так лучше.

***

Заседание парткома подходило к концу. Было уже заслушано пространное выступление Бенецианова, краткий сбивчивый доклад инспектора по технике безопасности Коклина, яркая речь Чепкова. В этой речи бывшего секретаря партбюро геофака, наряду с заботой «о жизни и здоровье учащейся молодежи» и понятной отповедью «зазнавшемуся, потерявшему чувство реальности» Воронову, неожиданно прозвучала острая, убедительная критика в адрес всего руководства факультета и прежде всего его декана профессора Бенецианова.

Речь Чепкова произвела впечатление. И его уже не могли изменить ни выступление скупого на слова Стенина, пытавшегося хоть в какой-то степени реабилитировать Воронова, ни горькие сетования парторга физмата, указывавшего на общее неблагополучие в службе техники безопасности университета, ни объяснения самого Воронова, который, по сути дела, отказался что-либо добавить к тому, что было изложено в акте комиссии.

Словом, складывалось мнение, что доцент Воронов, пользуясь бесконтрольностью и попустительством со стороны декана факультета и секретаря партийного бюро, создал на кафедре такую обстановку, которая в любой момент могла привести к опаснейшим последствиям. Это требовало принятия самых серьезных мер, не исключая постановки вопроса о смене руководства кафедрой минералогии. К такому заключению склонялся, по-видимому, и секретарь парткома, человек еще сравнительно молодой, избранный совсем недавно и потому старавшийся прислушиваться к мнению партийного актива. И только ректор, все время хмурившийся, не произнес до сих пор ни слова и почему-то упорно избегал вопрошающего взгляда секретаря и других членов парткома. Наконец секретарь поднялся с места:

— Будем кончать. Я полагаю, вопрос ясен…

— Я бы не сказал, что все так уж ясно, — неожиданно вмешался ректор, перелистывая акт комиссии. — Тут, например, есть такие места, которые мне как физику просто непонятны. Вы внимательно читали акт, Юрий Дмитриевич? Вот, полюбуйтесь…

Воронов пробежал глазами страницу, недоуменно пожал плечами, затем снова перечитал ее.

— Странно… Я ничего подобного не видел…

— Но в свое время вы, кажется, не возражали, — заметил Бенецианов.

— Да… Но здесь какое-то недоразумение. В лаборатории просто не могло быть этого. Иван Денисович!..

Коклин встал:

— Вы о какой странице? Четвертой? — забеспокоился он.

— А почему вы решили, что речь идет именно о четвертой? — спросил Стенин.

— Как же. Остальные страницы, — там ничего такого… А четвертая, — замялся Коклин и беспомощно оглянулся на Чепкова.

Тот медленно поднялся:

— Я должен сообщить парткому об одной детали. Воронов действительно мог не видеть упомянутой страницы. Ее составил лично Бенецианов в заведомо тенденциозном тоне и, насколько мне известно, собирался изъять из акта, когда тот будет дан на подпись Воронову. Я возражал против этого, но Модест Петрович, как всегда, не посчитался с моим мнением. Точно так же отверг он и мнение инспектора по технике безопасности. — Чепков выразительно взглянул на Коклина. — Я хотел сказать об этом в своем выступлении, но как-то упустил из виду. Да и регламент…

Члены парткома переглянулись.

— Это… Это… — поднялся было Бенецианов. Однако ректор остановил его движением руки:

— Сначала послушаем Коклина. Тот поспешно встал.

— Я сделал все, как надо. А профессор Бенецианов сказал, так дело не пойдет. Надо, говорит, усилить впечатление. Потому что и вы, дескать, Семен Тихонович, так смотрите на это дело…

— Но позвольте, а своего собственного мнения у вас вообще не бывает? Для чего же вы присутствовали в комиссии?

— Я человек маленький. А они все профессора, доценты…

— К тому же вы знаете самоуправство Бенецианова, — поспешил ввернуть Чепков.

Бенецианов развел руками:

— Это чудовищно! Какой-то заговор… Я не нахожу слов…

Все обернулись к нему. Но в это время дверь приоткрылась, и в ней показалась голова Кости Славина:

— Разрешите? Мы просим огласить вот это заявление. — Славин подал секретарю сложенный вчетверо лист бумаги.

Секретарь развернул бумагу и, прочитав ее, нахмурился.

— Невероятно! — он снова перечитал заявление и протянул ректору. — Семен Тихонович, взгляните.

— Нет, читайте всем. Или изложите суть дела.

— Суть дела… Суть дела в том, что доцент кафедры общей геологии Софья Львовна Строганова сообщает парткому, что за несколько дней до случившегося профессор Бенецианов получил от Горэнерго предупреждение о временном отключении факультета, однако не довел его до сведения Воронова…

Бенецианов не дал ему договорить:

— Строганова не могла написать подобного. Это фальшивка!

Секретарь постучал карандашом по столу:

— Модест Петрович!

Но его уже предупредил стоявший у двери Костя Славин:

— Одну минуточку! — Он открыл дверь в приемную и позвал: — Софья Львовна, Таня, товарищ Крылов! Пройдите сюда.

Все трое вошли в комнату. Костя представил:

— Это вот студентка Горина, которая присутствовала в ту минуту, когда Модест Петрович разговаривал с энергетиками, а это Степан Егорович Крылов, дежурный диспетчер Горэнерго.

Члены парткома заговорили все разом.

— Тише, товарищи, тише! — секретарь постучал по столу. — Товарищ Крылов, вы действительно предупреждали профессора Бенецианова о прекращении подачи энергии геологическому факультету?

— Да, я звонил ему и сказал, чтобы он оповестил об этом всех, кто работает с приборами высокого напряжения.

— Ну, как же, теперь я припоминаю, мне точно звонили об этом, — словно очнулся Бенецианов. — Но я как-то не придал значения… Не совсем понял, очевидно…

— Модест Петрович, — подала голос Таня, — Софья Львовна напомнила же вам, что у Юрия Дмитриевича есть такие приборы. А вы сказали: «Ничего! Поживут как-нибудь два часа без своих паяльников».

— Ничего подобного я не говорил! Да-с! — обернулся к ней Бенецианов. — И прошу удалить отсюда студентов. Вопрос слишком серьезен, чтобы полагаться на суждения первокурсников.

— Нет, почему же, студенты пришли как раз кстати, — возразил ректор.

— К тому же, — заметил секретарь, — в заявлении Строгановой тоже сказано, что она предупреждала вас относительно лаборатории Воронова, но вы не захотели уведомить его. Так это было, Софья Львовна?

— Все было так, как написано в заявлении, — ответила Строганова, не глядя на Бенецианова.

— Но позвольте, Софья Львовна, — вступил в разговор Стенин. — Вы, стало быть, знали обо всем, предвидели, очевидно, возможные последствия и молчали. Что же теперь вас заставило написать это заявление?

— Мы заставили, Алексей Константинович, — сказал Костя Славин. — Очень помогли нам товарищ Крылов и Ашмарии, корреспондент.

Ректор покачал головой:

— Значит, предупреждение Горэнерго так и осталось достоянием Бенецианова и Строгановой, если не считать случайно присутствующей при разговоре студентки?

— Нет, видимо, не совсем так, — заявил Крылов. — Знал еще вот этот гражданин, — показал он пальцем на Чепкова.

Тот вскочил с места:

— Ничего подобного! Я не знал о предупреждении Горэнерго.

— Как не знали, когда сами пришли сегодня утром в диспетчерскую и потребовали справку о моем разговоре с Бенециановым.

На лице Ивана Яковлевича выступили красные пятна.

— Справку я просил, но что из этого?

— Для чего вам понадобилась такая справка? — удивился секретарь парткома.

— Ну… просто для восстановления истины…

— Так почему же вы не восстановили эту истину здесь, на парткоме? — спросил ректор.

— Я… я просто не успел сказать об этом.

— Тоже регламент подвел? Понятно. Итак, что касается геологического факультета, то гнойник там прорвался сам собой. Осталось только расчистить его как следует. Но с этим справятся, по-видимому, сами геологи. Так ведь, Алексей Константинович?

Стенин не успел ответить. Где-то недалеко оглушительно хлопнула дверь, порывом ветра распахнуло окна, и волна свежего воздуха пронеслась по кабинету, поднимая бумаги, разложенные на столе.

Все вскочили. Кто бросился закрывать окна, кто — подбирать разлетевшиеся бумаги. А Воронов, ошеломленный столь неожиданным поворотом событий, направился было к Стенину, но взгляд его случайно упал на дверь приемной, и сердце сжалось от волнения и радости: приемная до отказа была заполнена студентами.

***

Студенты ликовали. На всем геофаке не было, наверное, ни одного, кто не переживал бы в последние дни за Воронова. Недаром столпились в этот вечер студенты-геологи перед дверями парткома. Весть о том, что с Воронова сняли почти все обвинения, была встречена бурной радостью. Не меньший восторг вызвало известие том как сами себя высекли Чепков и Бенецианов.

Это было сенсацией номер один. Костю, который волею судьбы стал главным героем дня, обступили со всех сторон и в который уже раз заставляли рассказывать о том, как все произошло.

Но Люсе было не до этого. Поглощенная переживаниями за Воронова, она сначала не заметила отсутствия Саши, даже забыла о нем, а теперь со все возрастающим беспокойством ждала, когда же кончатся эти расспросы и рассказы и она сможет узнать у Кости, где Саша.

Наконец, Костя выбрался из толпы и подошел к ней.

— Костя, я хочу тебя спросить…

— Знаю. О Саше?

— Да. Где он?

— Видишь ли, какое дело… Этот самый Крылов ушел, оказывается, в отпуск и уехал к своим в деревню. Ну, и Саша решил разыскать его там.

— Так я и знала.

— Отправился он туда один, никому ничего не сказал. А на пути река…

— Костя! — Люся изменилась в лице.

— Нет, ничего страшного. Провалился он, правда, под лед, но выбрался. Только вот простыл, видно, сильно.

— Ты видел его?

— Нет. Он же в деревне.

— Слушай, Костя, а вдруг у него что-нибудь серьезное?

— Крылов говорит, ничего опасного. Простудился — и все: шутка ли, после такого купания. Надо съездить к нему. Я поговорю с ребятами…

— Нет, я сама! Поеду сегодня же! Сейчас! Где эта деревня, ты знаешь? А может, Крылов еще не уехал, тогда я с ним…

— Постой, Люся, нельзя так сразу… Ну да ладно! Беги домой, переоденься и приходи на автовокзал. На последний автобус успеем.

— Спасибо, Костя. Я мигом!