Здоровье Василия Павловича начало постепенно ухудшаться, но он продолжал свои наблюдения. В 1886 году был опубликован первый том результатов его двадцатилетнего упорного труда и готовились к публикации ещё два тома под заглавием «Астрономические наблюдения, выполненные В. П. Энгельгардтом на его обсерватории в Дрездене». Этот научный подвиг был по достоинству оценён астрономической общественностью. Кильский университет присудил Энгельгардту академическую степень доктора философии — honoris causa. Он счёл необходимым поехать в Киль и лично «поблагодарить Университет за оказанную мне совершенно неожиданную честь». Василий Павлович прислал изданный том своих «Наблюдений» в Казань с просьбой высказать мнение об этой обширной работе. Дубяго на заседании физико-математического факультета Казанского университета представил этот том на присуждение автору степени доктора астрономии без установленного испытания и представления диссертации. Окончил свою речь Дмитрий Иванович так: «Не часто приходится указывать в астрономической литературе на появление столь обширного, точного, в высшей степени добросовестного собрания наблюдательного материала, как настоящий труд В. П. Энгельгардта... Но если припомнить ещё сверх того, что масса опубликованных наблюдений сделана одним лицом в климатических условиях не вполне благоприятных и в сравнительно короткий период времени, то зная, какою ценою достаются астрономические наблюдения, мы не только признаём справедливые заслуги его перед наукой, но должны будем исполниться чувством высокого уважения к личности неутомимого научного деятеля. Для нас, русских, особенно должна быть дорога такая громкая научная слава, какую стяжал Василий Павлович своей деятельностью, ибо его обсерватория есть первая русская частная обсерватория, успех которой может выдвинуть на научное поприще других русских меценатов, чему разительные примеры видим в Англии, Америке... Тогда настанет, наконец, время, когда научная деятельность не принуждена будет искать себе опоры заграницей...

Высокая честь, которую окажет Казанский Университет В. П. Энгельгардту будет только должным воздаянием за его выдающиеся заслуги в пользу развития астрономии вообще и, в частности, развития астрономии в России». Предложение профессора Дубяго было принято факультетом в заседании 24 августа единогласно. Совет университета также единогласно поддержал его.

Василий Павлович пишет Дмитрию Ивановичу: «Я не ожидал такого высокого и почётного отличия от Русского Университета! Оно мне особенно дорого именно потому, что исходит из России, и притом из Университета, в котором Вы состоите профессором. Душевно и очень благодарен Казанскому Университету, но ещё более благодарен Вам, потому что Вы единственный виновник всего. Первый том моих наблюдений есть плод тяжкого труда, потому что я часто должен был твёрдою волею пересиливать усталость, доходящую иногда до изнеможения и происходящую от преклонных лет и плохого здоровья. Дай Бог дожить до окончания 2-го тома и тогда могу сказать: «ныне отпущающе Владыка раба своего»... А если я не доживу, то пожалуйста, возьмите в свои руки издание 2-го тома». К счастью, Василий Павлович сумел издать все три тома «Наблюдений». 

Утверждение из Министерства народного просвещения пришло в январе 1888 года. «Я сердечно желаю, чтобы Вы усмотрели в этой степени доказательство того, что Ваши труды на пользу Астрономии оценены и в нашем Отечестве по достоинству. Желаю чтобы Вы почерпнули в ней новую связь с русской наукой, наконец желаю, чтобы Вы носили это звание много лет, подвизаясь на астрономическом поприще с той же пользою, как доселе», — пишет Василию Павловичу Дмитрий Иванович. «...Я имею удовольствие поднести Вам одновременно с дипломом на степень доктора и докторский знак: этот последний, как знак моего личного высшего к Вам почтения. Посылая с настоящим письмом этот докторский знак я прошу Вас не отказать мне в удовольствии принять его от меня на память».

Международное признание научных заслуг Энгельгардта послужило почётному избранию его членом-корреспондентом Петербургской академии наук.

Министерство народного просвещения награждает Василия Павловича орденом Владимира 4-й степени».

Энгельгардт продолжает наблюдения и одновременно работает над изданием второго тома «Наблюдений». «Мне всегда кажется, что во время ясных ночей я обязан пребывать в башне, и чувствую угрызения совести и отчасти стыд, если не могу исполнять должность звездочёта», В 1891 году Василий Павлович поставил перед собой новую программу — наблюдение туманностей: «Мне нужно ещё 200 туманностей, чтобы сравняться с Шёнфельдом и Шульцем, которые имеют всего по 500 штук... Как видите замыслы у меня для моих 62 с половиною лет дерзновенные».

Но силы продолжали таять, и он всё чаще задумывался о будущем своих телескопов. Если раньше Василий Павлович хотел завещать их какому-нибудь южному университету, то теперь его симпатии перешли к Казани. В своём духовном завещании он передаёт посмертно «в полную собственность Казанского университета» для его Астрономической обсерватории двенадцатидюймовый экваториал с условием немедленной установки и капитал в пятьдесят тысяч рублей для уплаты жалованья по тысячи триста пятьдесят рублей в год астроному-наблюдателю. Во время заграничной командировки в 1894 году Дмитрий Иванович Дубяго с супругой навестили в Дрездене Василия Павловича, чем ещё больше упрочили их тёплые отношения.

По случаю выхода третьего тома «Наблюдений» Дубяго направил докладную записку в Министерство народного просвещения. Вскоре после этого Энгельгардт получил крупное повышения—чин действительного статского советника. Как писал Василий Павлович: «Не в пример другим ...из Коллежских секретарей да в Генералы». Из Министерства народного просвящения ему было конфиденциально подсказано о подаче прошения об определении на службу с причислением к МНП. Директор департамента Аничков ответил, что это причисление будет большой честью для Министерства. Какое-то время Василий Павлович думал после окончания астрономической деятельности вернуться в Россию, но после здравого размышления решил остаться в Дрездене в своём любимом доме и послал прошение об отставке, ссылаясь на ухудшившееся здоровье. Отставка была принята, а Энгельгардт награждён орденом Станислава 1-й степени, присланным ему через Казанский университет после «любезной инициативы, многих трудов и хлопот» Дубяго.

В течении всего времени знакомства и интенсивной переписки Энгельгардт и Дубяго старались быть полезными друг другу, обмениваясь новостями и советами относительно науки, общества, университетской жизни. По рекомендации Василия Павловича для ремонта инструментов в Казанской астрономической обсерватории был привлечён старинный друг Энгельгардта инженер-механик Густав Гейде. В Дрездене были осведомлены обо всех казанских и российских новостях. В свою очередь, оттуда шли бандероли со свежей научной астрономической информацией. 

В своих письмах Дубяго часто жалуется Василию Павловичу на трудности наблюдений в Казани, которая уже в то время была большим строящимся городом: «Тут я воочию убедился, как убийственно для наблюдений положение нашей Обсерватории в центре города, получившего печальную известность своей пылью...». Работая над реконструкцией городской Обсерватории, Дмитрий Иванович всерьёз начинает задумываться о переносе инструментов за город.

В декабре 1896 года в семье Дубяго родился третий ребёнок. Василий Павлович с радостью становится крёстным отцом новорождённого, правда заочно, большие путешествия уже не под силу стареющему астроному. Но он продолжает работать, хотя всё чаще приходят в голову тревожные мысли о судьбе любимых инструментов. В письме В. В. Стасову Энгельгардт пишет: «Часто по ночам во время наблюдений на меня находила грусть при мысли о судьбе моей любезной обсерватории. Я считал её русской и желал, чтобы инструменты перешли со временем в Россию. Я всегда был того мнения, что бездетным людям следует оставлять своё состояние всему народу, родной стране, на пользу общую». Всё больше и больше проникаясь симпатиями к Казанской обсерватории и её директору, видя его энергию и преданность науке, Энгельгардт решает немедленно, а не после своей кончины, как предполагалось прежде, передать все инструменты и оборудование Дрезденской Обсерватории Казанскому университету. Он пишет Дубяго: «...Конечно очень грустно расставаться с моими любезными инструментами, но я утешаюсь тем, что они будут в Ваших, ни в чьих других, как в Ваших руках. Мне же пора в чистую отставку. Последнее моё наблюдение было сделано 6 января сего года, и очень жалко, что это была Perrine, а не Ваша Диана. Затем я наблюдал время пассажным инструментом февраля. 5, 9 и 20 — это была лебединая песнь. С тех пор не было сил для работы».

В августе 1899 года скоропостижно от разрыва сердца скончалась супруга Энгельгардта Любовь Фёдоровна Энгельгардт. Последние несколько лет она жила с двумя компаньонками в городе Веймаре на юге Германии. Василий Павлович продолжает жить в одиночестве на своей вилле в Дрездене в окружении любимых собачек и птиц. Около него несколько верных слуг. «Люблю я свой дом. Без него стосковался бы до смерти! Сам строил, сам сажал деревья. А коллекции, а орган! Всё родное. Я себя воображаю в России, тем более, что никого не вижу. Я ужасный фантазёр».

Щедрый дар Энгельгардта Казанскому университету взволновал астрономическую общественность и в России, и за границей. Некоторые его коллеги предлагали разделить инструменты по разным обсерваториям, сетуя, что это «слишком богатый подарок для одной Казани», на что тот отвечал, что «маслом кашу не испортишь». Во многих российских изданиях появились хвалебные отклики на этот патриотический поступок. Сведения дошли до самого царя, который «высочайше повелеть соизволил благодарить Доктора Энгельгардта за означенное пожертвование». Такая бумага пришла ректору Казанского университета из Министерства народного просвещения. Казанский университет присуждает В. П. Энгельгардту звание «Почётного члена Университета» с вручением диплома. Делегатом в Дрезден для вручения диплома в начале января 1898 года отправляется Д. И. Дубяго. Дмитрию Ивановичу при личном свидании легко удалось убедить Василия Павловича Энгельгардта в необходимости строительства Новой обсерватории за пределами Казани, ведь совсем недавно Василий Павлович писал: «Вам из Вашего «каменного мешка» всё-таки придётся перейти на вольный воздух ...по настоящему, и не стоит теперь делать капитальные нововведения в Казанской городской обсерватории. Ведь судьба всех городских обсерваторий — уйти из городов на гору». Именно теперь складывались благоприятные обстоятельства для начала хлопот в правительственных верхах в Петербурге о выделении средств на постройку и земельного участка под новую обсерваторию. Дар Энгельгардта, получивший большой резонанс в мире, и то, что Д. И. Дубяго, бывший уже продолжительное время членом правления Казанского университета и деканом физико-математического факультета, был назначен в 1899 году ректором, ускорили прохождение официальных бумаг и в дальнейшем утверждение бюджета и штатов Новой Обсерватории.

Тем не менее, постоянно возникали всё новые непредвиденные трудности. Энгельгардт принимает деятельное участие в обсуждении всех проектов и обстоятельств. Дубяго пишет в Дрезден, чтобы успокоить принимающего всё близко к сердцу Энгельгардта: «Попечитель Округа, вернувшись из С. Петербурга, передавал мне, что министр финансов ещё раз подтвердил ему своё обещание отпустить кредит на постройку Обсерватории. Он же вполне рассчитывает на возможность получить казённую землю, Происходит только некоторая заминка во времени. Но как быть!» Вместе с Густавом Гейде Василий Павлович занимается демонтажом своей обсерватории и пересылкой оборудования в Казань: «Так как всему на свете есть конец, то наконец сдана управлению дороги наша кладь, с чем Вас поздравляю! Всех ящиков оказалось — 20, Они совершенно наполнили большой товарный вагон. Дай Бог, чтобы кладь дошла благополучно до Казани... Посылается: 12 дюймовый экваториал, 6 дюймовый экваториал-искатель, 2.5 дюймовый отличный пассажный инструмент с ломаной трубою, часы Кноблиха, такие же Тиде (посредственные) и прочее. Башня моей обсерватории обросла диким виноградом и плющом, а теперь на моих глазах растительность подходит к давно не вертящейся части и она начинает зарастать травой забвения. Не думал никогда, что дойдёт до такого реприманда».

Предстояло ещё много трудностей и волнений, но главное желание В. П. Энгельгардта - то, чтобы его обсерватория возродилась на Родине, исполнилось. Место для новой обсерватории наконец-то было выбрано. Это был участок в двадцать десятин леса в казённой даче «Паратский обрез» в двадцати четырёх километрах от Казани вблизи железнодорожной станции «Лаврентьево» Московско-Казанской железной дороги. Четырнадцатого июля 1901 года станция была переименована в станцию «Обсерватория». Были отпущены и средства на строительство из государственного казначейства в размере 26 931 рубль. Василий Павлович, имея «мало надежду на быстрый успех», был крайне обрадован: «Очень благодарю за известие об отводе земли под Новую обсерваторию, которое меня чрезвычайно обрадовало. Я всегда печалился и даже стыдился, что моя Обсерватория находилась вне России, хотя в этом я не был виноват, потому что не имел выбора. Я всегда старался, где мог, на словах и письменно заявлять, что я русский и что моя обсерватория русская. Слава Богу, что инструменты теперь в России, и я рад, что пересылка совершилась при моей жизни... Я счастлив, что инструменты в Ваших дружеских руках. Я их берёг, лелеял, любил и меня утешает, что этим любезным инструментам будет у вас хорошо. От всей души желаю всяческих успехов при постройке новой обсерватории».

21 сентября 1901 года состоялось торжественное открытие Новой обсерватории Казанского университета. Специальный экстренный поезд доставил из Казани большую группу гостей, Это были официальные представители городских властей, университетское начальство, профессора и студенты, иногородние приглашённые, всего около трёхсот человек. Открытие обсерватории стало значимым событием не только для российской, но и всей мировой научной общественности. Д. И. Дубяго в письме к Энгельгардту подробно описал весь акт открытия, подчеркнув, что на молебствии было провозглашено здравие «благодетелю учреждения сего Василию Павловичу Энгельгардту». В ответном письме Василий Павлович пишет: «Сердечно благодарю Вас за дружбу и за всё, что сделали для осуществления моей заветной мечты — о возрождении моей Дрезденской обсерватории на любезной и дорогой Родине. Но и в каком же она блестящем виде возродилась!»

Энгельгардту приходит множество писем с приветствиями и поздравлениями. Он бодр и энергичен, это событие как будто вселило в него новые силы: «Как бы чудесно было, если бы я мог сделать ещё одно наблюдение в Вашей обсерватории... Я ещё могу работать. Хотя и слабосилен, но ничего не болит... А ведь в работе заключается счастье жизни. Никто не может жить без неё». Василий Павлович старается по мере своих сил и возможностей помогать Лесной обсерватории: он рассылает альбомы с фотографиями Астрономической обсерватории; распространяет информацию о её работе, снабжает Казань новой иностранной периодикой; помогает Дубяго составлять и переводить годовые отчёты по обеим обсерваториям и многое другое.

 

Новую обсерваторию в обиходе все стали называть Энгельгардтовской. Официально это название она получила в октябре 1903 года. На заседании совета Казанского университета было единогласно решено «именовать впредь новую обсерваторию «Энгельгардтовскою Обсерваторией Императорского Казанского Университета» и поставить там мраморный бюст В. П. Энгельгардта». Совет постановил уведомить об этом В. П. Энгельгардта телеграммой. «Высокое уважение и почёт, оказываемый Вам ещё при Вашей жизни Казанским Университетом, есть у нас в России вещь необыкновенная и до сих пор единственная», — пишет в Дрезден Д. И. Дубяго.

 

Часто недомогавший Василий Павлович Энгельгардт понимал, что при жизни ему не удастся посетить Энгельгардтовскую обсерваторию, но отправиться туда на «вечный покой» и лежать рядом с близким другом в окружении «любезных его сердцу инструментов» стало его огромным желанием. Эта идея возникла у друзей во время их встречи в Дрездене в 1902 году, где Дмитрий Иванович был проездом в Швейцарию. Вначале склеп предполагали сделать в столбах меридианного круга, но быстро от этой идеи отказались. Затем решили построить его под южной мирой меридианного круга. Рассматривалось несколько проектов: «готический» профессора В.Шлейера, «византийский» казанского архитектора Мюфке, с красивым куполом, усеянным звёздами и опоясанным Зодиаком, и «простенький» университетского архитектора Малиновского. В конце концов остановились на проекте Мюфке, но без особых «украшательств». Энгельгардту проект очень понравился, он торопит Дмитрия Ивановича с постройкой: «Проект миры-усыпальницы мне очень нравится. Пришлите, пожалуйста, два экземпляра хороших видов здания миры, в которой мы с Вами будем рядышком мирно почивать. Хорошо нам там будет! Но торопиться туда незачем».

В 1906 году Южная мира-усыпальница наконец была построена. Она стоит на искусственном насыпном холме на краю большой поляны и по сей день восхищает посетителей Обсерватории изящной строгостью своих форм. Мира честно выполняла своё астрономическое назначение, но глубоко в земле под её столбом находится склеп, где должны были «лежать рядышком» два друга. Однако там покоится один Д. И. Дубяго, скончавшийся в 1918 году, второе место пока пустует. Энгельгардт скончался во время Первой мировой войны в 1915 году, исполнить его волю тогда было невозможно. Похоронен он на старом Дрезденском кладбище, вдали от любимой Родины.

После прекращения активной научной деятельности Василий Павлович Энгельгардт опять обращается к своему давнему увлечению — увековечиванию памяти русского полководца фельдмаршала Александра Суворова. Он собрал много реликвий, относящихся к этому периоду, и принёс их в дар Музею Суворова в Петербурге.

 

Ряды друзей и просто хороших знакомых Василия Павловича с каждым годом редеют. Поток корреспонденции в дрезденскую обитель сильно уменьшился. Нет В. В. Стасова, генерала Петрушевского, двоюродного племянника, Владимира Андреевича... Тяжело болен давний друг Густав Гейде. Неожиданно ушёл из жизни весёлый жизнелюб профессор Ладислав Вейник. Сам находившийся в крайнем упадке физических сил, Василий Павлович был очень опечален: «Вейника мне очень жаль. Около меня пустота увеличивается. Он ещё недавно писал мне и на здоровье не жаловался. Видно недуг пришёл неожиданно. Аон желал жить. Вёл самую гигиеническую жизнь. Рано ложился, рано вставал. Был умерен в еде, не пил вина, каждое лето уезжал отдыхать, вёл тихую счастливую жизнь. А всё-таки не помогло». Не стало и соратника по «суворовским делам» К. Берштата и многих, многих других... Только любимая попугаиха зеленокрылая Лора развлекает Энгельгардта. Грусть о прошедшем и тревога за будущее всё чаще посещают его.

Ещё в начале девятисотых годов В. П. Энгельгардт составил духовное завещание в пользу Казанского университета на нужды Энгельгардтовской обсерватории. В нём предусматривались и пенсии его служанкам, неимущим родственницам, пособия и стипендии. Впоследствии Василий Павлович не раз дополнял или изменял отдельные пункты завещания.

Пришёл 1912 год. Столетняя годовщина Бородинского сражения. Василий Павлович не может сдержать патриотических чувств: «Не думал я, что Бог сподобит меня дожить до сотой годовщины Двенадцатого года. Двенадцатый год!!! Я не могу выговорить этих слов без высокого душевного подъёма. Что за величайшая эпопея. Нет другой ей подобной. Величайший полководец всех времён пришёл с величайшей армией, чтобы унизить Россию, а бежал сам друг. В Европе это могла сделать только Россия и сделала одна». Василий Павлович начинает собирать коллекцию портретов героев Отечественной войны, реликвии, связанные с Бородинским сражением. Его энтузиазм полностью разделяет и Д.И. Дубяго. Летом он с младшими сыновьями специально едет на места сражений, находит там пушечные ядра, картечины, чем приводит в восторг Василия Павловича: «...Как бы хорошо было бы нам вместе побродить там, побывать на Семёновских флешах, на батарее Раевского, в Горках, где стоял Кутузов, которого я обожаю... Я благоговею перед именами Багратиона, Дохтурова, Раевского, ужасно люблю и Дениса Давыдова... есть и другие любезные имена...». В одной из комнат Дрезденской виллы появляется «Бородинский уголок» или, как больше нравится Энгельгардту, — «Уголок Двенадцатого года». Под тёмно-малиновым небольшим балдахином развешаны рисунки, портреты, медали, на подставках расположены ядра. Но чем больше реликвий появляется в коллекциях Василия Павловича, тем больше он начинает беспокоиться об их будущем.

Идея создания специального помещения для многочисленных раритетов Энгельгардта как бы витала в воздухе ещё в первые годы после строительства Новой обсерватории. В своём завещании Василий Павлович предусмотрел передачу в Казань почти всех так любимых им предметов, статуй, фотографий. Дмитрий Иванович мечтал построить для музея отдельное здание, но очень скудное финансирование обсерватории помешало его планам. Друзья рассматривали разные варианты — от здания Обсерватории до комнаты на директорской даче.

 

Возможность сохранить все коллекции в неприкосновенности, передав их в Энгельгардтовскую обсерваторию, вдохновила Василия Павловича на составление «Генеалогического древа» фамилии Энгельгардтов и приобретение фамильных портретов, раскиданных по многочисленным родственникам. Дмитрий Иванович Дубяго помогал в этой нелёгкой работе. Возобновилась переписка с дальним родственником Василия Павловича писателем Николаем Александровичем Энгельгардтом, сыном знаменитого химика и публициста Александра Николаевича Энгельгардта. Общим предком Василия Павловича и Николая Александровича был сын Вернера (Еремея) Юрий Еремеевич.

 

Николай Александрович был автором воспоминаний «Давние эпизоды», сотрудничал во многих журналах, писал стихи, исторические романы и повести, увлекался мистикой, особенно был дружен с Владимиром Соловьёвым, и серьёзно изучал историю рода Энгельгардтов. Судьба его, как и многих представителей рода Энгельгардтов, весьма необычна. В девяностых годах

девятнадцатого века он познакомился с известным поэтом-символистом Константином Бальмонтом и его красавицей женой Ларисой, которая, после развода с мужем, стала женою Николая Александровича. На их дочке Анечке Энгельгардт женился, после развода с Анной Ахматовой, известный поэт Николай Гумилёв. В 1919 году у Гумилёвых родилась дочка Леночка, внучка Николая Александровича, а в 1921 году Николай Гумилёв был расстрелян большевиками как офицер царской армии. После революции семья Энгельгардтов жила очень трудно, а в 1942 году во время блокады Ленинграда все погибли от голода.

Благодаря рекомендациям Василия Павловича Д. И. Дубяго и Н. А. Энгельгардт лично познакомились в Санкт-Петербурге, их переписка продолжалась долгое время. Василий Павлович был очень рад их знакомству.

 

Древо Потёмкинской ветви русских смоленских Энгельгардтов было заказано по эскизам Василия Павловича «рисовальщику», таблички с именами напечатаны в типографии в Казани. Сначала предполагалось, что древо будет полутораметровым, но, чтобы вместить весь собранный материал, пришлось его увеличить до трёх с лишним метров, и получилось, как заметил Василий Павлович, «нечто среднее между Ливанским кедром и Вавилонской башнею».

«Ведь без Вас не было бы родословной! — писал Энгельгардт Дубяго. — Я послал Вам набросок, сделанный на память, а потом по своей привычке развивать всякую идею стал возиться с этим делом, и наконец вышло громадное древо. Но это древо есть дуб, а Вы — Дубяго, так как же можно без Вас обойтись. Вы с дубом составляете главное украшение родословного изображения. Да без Вас я не мог бы напечатать таблиц, просмотрел бы опечатки и свои ошибки. Без Вас не можно! То же самое с музеем. Это Ваше детище. Без Вас ничего не было бы!»

 

Василий Павлович загорелся также идеей собрать коллекцию фамильных портретов своих предков по Потёмкинской линии. Все семейные архивы и большое число фамильных портретов оставались в семье старшего в роде. В декабре 1910 года В. А. Энгельгардт неожиданно скончался, чем нанёс тяжёлый удар по планам Василия Павловича, который надеялся, что архив семьи окажется наконец в Энгельгардтовской обсерватории. С сожалением он вспоминает об утраченных сокровищах Энгельгардтов, о проданных поместьях. «Ляличи — исторический дворец вроде Петергофа или Версаля. Его построил граф Завадский, любовник Екатерины, которая ему подарила 18 тысяч душ и миллион деньгами. Он построил нечто великолепное, это чудо архитектуры и внутреннего убранства, 250 комнат были битком набиты художественными произведениями, которым цены нет. Мой дед купил Ляличи у разорившегося Завадского, и ещё добавил художественных и исторических сокровищ. После него Ляличи достались старшему его сыну, Андрею Васильевичу, а от него — Александру Андреевичу, отцу моего племянника Владимира Александровича. Так вот, Александр Андреевич продал все миллионные сокровища за бесценок, а деньги прокутил. Сокровищ было так много, что как он не продавал, но всего не смог продать, это сделал Владимир. О небо...!

А ведь и я так же, но конечно только в миниатюре! Мой отец расточил большую часть своего громадного состояния, а я, по глупости, потерял остальное! Имение графа Завадского с дворцом и великолепнейшею церковью именовалось Екатеринин дар, но Павел Первый приказал именовать «Ляличи», что от хохлацкого слова «Ляли», т.е. пустяки».

Комнату с собранием портретов Энгельгардт называл, с лёгкой руки своего племянника Владимира, «Анжеларова палата». В семейных хрониках существовало предание, что в XII веке графы Энгельгардты жили в Бургундии. С одним из них сражался английский король Ричард Львиное сердце, выброшенный бурею на германский берег при возвращении из Палестины. Знаменитый миннезингер Конрад фон Вюрцбург, умерший в 1287 году, написал поэму «Прекрасная история об Энгельгардте из Бургундии», в которой описаны турнир и герб Энгельгардтов. Вследствие брака с французской принцессою в гербе находятся три лилии, знак французских королей. По-французски Энгельгардт звучит как Анжелар. Свою коллекцию Василий Павлович начал с портретов светлейшего князя Потёмкина и его родителей. В своих «Давних эпизодах» Н. А. Энгельгардт описывает небольшой городок на Смоленщине — «Духовщины», символом которого является «в белом поле куст розов, производящий приятный дух». Такой поэтический символ избран для герба города «Духовщины» самой императрицей Екатериной Второй, которая с улыбкой заметила: «Духовито сие место, конечно, потому, что находится близко от Чижёва, родины Григория Александровича Потёмкина, где в садах множество роз произрастает и между ними цветут розами прелестные его племянницы...». В этой усадьбе родился и Г. А. Потёмкин, там же до своей смерти жил отец его, небогатый смоленский шляхтич, потом вдовствовала его матушка Дарья Васильевна, а потом к ней переехала вдовая сестра его, Марфа Александровна Энгельгардт (муж её ещё до возвышения шурина умер майором) с сыном Василием и пятью дочерьми: Александрой, Варварой, Надеждой, Екатериной и Татьяной, «знаменитыми племянницами», сделавшими блестящие партии и игравшими видную роль при дворе и в петербургском высшем свете. Все они были очень хороши собой, но особенной красотой выделялась Екатерина Васильевна, вышедшая замуж в возрасте двадцати лет за очень богатого вельможу, графа Павла Мартыновича Скавронского, который приходился внучатным племянником Петру III. Император Павел I особенно благоволил к Екатерине, и даже на царских выходах во дворце она шла непосредственно за царской фамилией. После кончины мужа Екатерина Васильевна вышла замуж уже зрелой, но всё ещё очень красивой женщиной, за вице-адмирала графа Литта, принадлежавшего к знатному миланскому роду. Поэт Гавриил Державин посвятил ей стихи «К добродетельной красавице», «К портрету прекрасной и добродетельной женщины». От первого мужа графа Скавронского, бывшего русским посланником в Неаполе, у Екатерины Васильевны родились две дочери: Екатерина вышла за князя И. И. Багратиона, а Мария — за графа П.П. Палена.

Не менее блистательные партии сделали и её сестры. Варвара Васильевна, любимица Потёмкина, «Улыбочка», как прозвал её сиятельный дядя, вышла замуж за князя Сергея Фёдоровича Голицына.

Она родила ему десятерых сыновей. Ей не чужда была и литература; она написала роман «Заблуждения от любви». Г. Державин в своём мадригале «Осень во время осады Очакова», посвященном князю Голицыну, писал: «Твоя супруга златовласа, Пленила сердцем и умом».

Мужем Александры Васильевны был генерал-аншеф граф Ксаверий Петрович Браницкий, великий гетман польский. Надежда Васильевна была женой действительного тайного советника П.А.Шепелева, крупного царского чиновника.

Державин воспел и младшую племянницу Потёмкина Татьяну, первый муж которой был генерал-поручик М.С.Потёмкин, а второй — сенатор, действительный тайный советник князь Н.Б.Юсупов. Для альбома Татьяны Васильевны Державин написал стихотворение «К матери, которая сама воспитывает детей своих».

Вот такие сиятельные внучатые тётушки были у Василия Павловича Энгельгардта. Копии с их портретов кисти известных художников он собрал в своей «Анжеларовой палате». Там же находились портреты их брата, Василия Васильевича Энгельгардта, деда Василия Павловича в облачении рыцаря державного мальтийского ордена и в мундире сенатора. В письме в Казань Энгельгардт делится своей радостью с Дмитрием Ивановичем: «Посылаю полученные от племянника портреты Потёмкина и деда в облачении рыцаря Мальтийского ордена Св. Иоанна Иерусалимского, которого он был командором. На раме портрета деда подписи, в которых, между прочим, сказано: ...Смоленское благородное сословие, воздав добродетелям сего знаменитого мужа доблестную хвалу, всеподданнейше испросили от Его Императорского Величества позволение списать черты его и поставить оные в зале Дворянского Собрания в знак искреннейшей благодарности и уважения, памятником для позднейшего потомства».

Старший сын его, дядя Василия Павловича Энгельгардта, полковник Андрей Васильевич Энгельгардт был героем Отечественной войны. В 1807 году в сражении при Прейсиш-Эйлау потерял ногу, которую ему разбил осколок ядра. Он сам на поле битвы ампутировал себе ногу перочинным ножом... В Турецкую кампанию 1811 года, командуя самостоятельным отрядом пехоты и флотилией, взял штурмом укреплённый турецкий остров на Дунае. Во время Отечественной войны 1812 года прошёл от Бородино до Парижа, отмечен многими наградами за свою храбрость.

Брат его, Василий Васильевич Энгельгардт, полковник, был знаком всему Петербургу как расточительный богач, крупный игрок, не пренебрегавший «веселиями жизни», построивший один из самых известных в Петербурге домов, напоминавший парижский Пале-Рояль. Молодой Пушкин, написавший в 1819 году послание этому «верному сыну Вакха и набожному поклоннику Венеры», по словам князя Вяземского, «очень любил Энгельгардта за то, что он охотно играл в карты, и за то, что очень удачно играл словами. Острые выходки его и забавные куплеты ходили по Городу». Н.А.Энгельгардт назвал его «Увеселителем Петербурга», с чем не был согласен Василий Павлович: «Это вовсе не так. В первой четверти Xl-го столетия не было в Петербурге ни одной большой залы для концертов и собраний. У Дворянского собрания был очень тесный дом. Вот Василий Васильевич и построил у Казанского моста дом, в то время лучший, красивейший и самый большой. Залу с большими гостиными он предоставлял безвозмездно дворянству для собраний, а так же она отдавалась внаймы для концертов, маскарадов и балов. Этот дом даже и в моё время был так известен, что если бы сказать извозчику: пошёл в дом Энгельгардта, то он бы безошибочно привёз куда следует. В зале Энгельгардта проходили концерты всех знаменитостей: Паганини, Листа, Рубини, Зонтаг, и пр. пр. Теперь в этом знаменитом доме в С.Петербурге Учётный и ссудный банк Sic transit Gloria!».

 

Третий брат, Павел Васильевич, отец Василия Павловича Энгельгардта, дослужившись до чина гвардии полковника, был женат на прелестнейшей женщине, баронессе Софии Григорьевне Энгельгардт, дочери генерал-лейтенанта барона Готгарда-Гергарда фон Энгельгардта (по-русски — Григория Богдановича). Интересно, что Павел Васильевич на военную службу поступил из пажей в Казанский драгунский полк. В1831 году он стал адъютантом Его королевского Высочества, главного управляющего путями сообщения, генерала от кавалерии герцога Александра Виртембергского.

Среди собрания портретов имелась и картина, изображающая казнь смоленского помещика полковника Павла Ивановича Энгельгардта, отказавшегося присягнуть Наполеону. На месте казни в городе Смоленске по приказу Императора был воздвигнут памятник. Среди дальних родственников В. П. Энгельгардта был и генерал-майор Лев Николаевич Энгельгардт, известный своими интереснейшими мемуарными записками и тем, что он приходился тестем поэту Евгению Боратынскому. У Льва Николаевича в Казани был свой дом на улице Большая Грузинская (Карла Маркса) и обширное поместье — село Каймары, недалеко от Казани, которое составило приданное его дочери Анастасии Львовны Энгельгардт, в замужестве — Боратынской.

Судьба коллекций всё больше тревожит стареющего Василия Павловича. Он постоянно вносит изменения в свои распоряжения, от разочарования — «можно сказать с достоверностью, что если Вы не устроите Музей, то Ваш преемник и подавно ничего не сделает. Я всегда считал устройство такого Музея очень трудным», «музеи помещают не в идиллических захолустьях, где их никто не увидит, но в городах, где есть публика» — переходит к надежде: «Ужасно рад, что мои коллекции будут все вместе. Это была моя давнишняя мечта. Благодаря Вам она сбудется. Благодарю за план музея, места будет достаточно...».

Очень подробно во многих своих письмах Д. И. Дубяго Василий Павлович пишет о своей кончине и том, что немедленно необходимо предпринять: «...Я желаю, чтобы с телом было поступлено следующим образом: бальзамирование сейчас же после смерти... Как только кончатся формальности, то отправить без промедления тело в Казань, т. е. в Обсерваторию, где тотчас по прибытии будет предано земле т. е. поставлено под мирою, и притом так, чтоб рядом было место для Вас. Это будет нам приятно! Если потребуется металлический гроб, то он будет в виде запаянного цинкового ящика, который поставится в дубовый гроб общепринятого вида. Я желаю, чтобы отпевание проходило в Энгельгардтовской обсерватории и притом самым скрытным образом, с одним токмо священником».

В последнем дошедшем до нас письме в Дрезден от 11 июля 1914 года Дмитрий Иванович пишет: «Да поможет Вам Господь дожить до того дня, когда Энгельгардтовская Обсерватория, получив новый устав, станет жить прочною и широкою жизнью! И да сподобит и меня Бог видеть это время. Мы могли бы сказать тогда: Ныне отпущаеши!..».

Из-за начавшейся войны с Германией переписка Энгельгардта и Дубяго прервалась. Можно представить себе тоску и одиночество Василия Павловича вдали от Родины, которую он так преданно и нежно любил. Можно только надеяться, что его троюродный брат Алексей Энгельгардт, живший в Мюнхене, и верные дрезденские друзья как-то скрашивали последние месяцы его жизни...

Энгельгардтовская обсерватория является лучшим памятником Василию Павловичу Энгельгардту, всей душою любившему Россию и употребившему все свои возможности на процветание отечественной науки и культуры. Николай Александрович Энгельгардт писал: «В лице Василия Павловича Энгельгардта часть «потёмкинских миллионов» пошла на благородное научное состязание, на астрономические инструменты, на коллекции реликвий Суворова и Глинки. Астрономия, музыка и слава сплели венок, который может достойно увенчать столетнюю хронику необыкновенных состояний и ослепительных почестей. Думается, что Василий Павлович сделал самое лучшее и достойное употребление осколка «потёмкинских миллионов», донесённого до него валом четвёртого поколения великолепного племянника великого князя Тавриды».

В газете «Казанский телеграф» от 26 февраля 1904 года сообщалось о даре Энгельгардта Казанскому университету и присвоении имени Василия Павловича Энгельгардта Новой Обсерватории: «Случаев пожертвований, подобных тому, каким является пожертвование В. П. Энгельгардта не много в истории русского просвещения... Будем надеяться, что у нас настанет время, когда общество и отдельные лица всё более и более будут приходить на помощь со своей материальной поддержкой на дело просвещения, памятуя, что этим они сослужат своему отечеству лучшую службу. Мы глубоко радуемся, что дорогое для науки имя Василия Павловича Энгельгардта отныне будет незабвенно. Пусть же в будущем пример его и высокая честь ему оказанная послужит к поощрению других русских людей к заботам и попечению о процветании науки в России».

Цветы для Туфана — выражение всего лучшего и доброго на земле.

 

Дожди благоуханные полили:

Жасмин, фиалки сыплются дождём,

Из кубков, схожих с венчиками лилий,

Мы свет и разум пьём!'

 

«Дождь жасмина», 1935 г.

 

  

Карл Фёдорович и Александра Андреевна Фукс

 

Профессор-медик Карл Фёдорович Фукс работал в Казанском университете со дня его основания. В Россию из Германии Фукс приехал в ранней молодости и прожил в Казани всю свою жизнь. Среди казанцев он пользовался большим почётом и уважением. Его знали как прекрасного лечащего врача. Когда за ним приезжали от больного, он никогда не отказывал в помощи. Карл Фёдорович не только занимался медициной, блестяще читал лекции, но хорошо знал и историю Казани. Когда Пушкин приехал в Казань, он помог ему в сборе материалов о Пугачёве. В письмах своей жене Пушкин характеризовал его как «умного и учёного немца», которому он обязан «многими любопытными известиями, касательно эпохи».

 

Всё свободное от работы в университете время Фукс отдавал своей любимой этнографии. Его труды хорошо знали за рубежом. Он изучал историю татар, интересовался их происхождением, глубоко изучал фольклор. Его друзья вспоминали, что работал он с упоением. Бывал в самых захолустных местах и всегда привозил большой материал. Деревни, обстановка изб, дворы и национальные татарские костюмы, даже рукоделие и вышивки — всё интересовало его. Карл Фёдорович прекрасно понимал, что седая старина, вековые национальные традиции глубоко раскрывают характер людей, их оригинальную особенность и своеобразие. И он радовался любым деталям старины, которые обнаруживал, бывая в поездках. В Казани он всегда был в центре всех событий и хорошо знал много подробностей казанской жизни. Известные писатели, журналисты приходили в его дом. Литературный салон, который организовала его жена, посещали многие в Казани. Там часто бывали и друзья Пушкина поэты Языков и Боратынский. Александра Андреевна Фукс сама писала стихи и печаталась в«Казанских губернских ведомостях». В 1840 году вышел сборник её стихов. Николай Михайлович Языков посвятил ей стихотворение, в котором писал:

 

Завидный жребий Ваш: от обольщений света,

От суетных забав, бездушных дел и слов

На волю Вы ушли, в священный мир поэта,

В мир гармонических трудов.

 

Стихотворения Н. М. Языкова. - 1853.

 

Род Александры Андреевны Фукс был старинным в Казани. Отец её Андрей Иванович Апехтин, потомственный дворянин, любил свой город и в своё время активно участвовал в общественной жизни Казани. Мать её была сестрой известного вто время поэта Каменева. Пушкин высоко ценил его дар и тепло отзывался о его творчестве .Александра Андреевна в одном из своих воспоминаний рассказывает об этом: «Пушкин, говоря о русских поэтах, очень хвалил родного моего дядю Гаврилу Петровича Каменева, возвратился опять в мой кабинет, чтобы взглянуть на его портрет, и, посмотрев на негр несколько минут, сказал: «Этот человек достоин был уважения, он первый в России осмелился отступить от классицизма. Мы, русские романтики, должны принести должную дань его памяти: этот человек много бы сделал, ежели бы не умер так рано» (Каменев умер в 1813 году на 31-м году жизни).

В гостиной Александры Андреевны Фукс собирались по вечерам все казанские литераторы. Многие из них занимались не только литературой, но и местной историей, собирали легенды и предания. Бывали и те, кто пропадал в театрах, хорошо знал известных тогда актёров. Их называли «поклонники муз и завсегдатаи кулис». В салоне устраивались встречи с известными поэтами и актёрами, обсуждались новые произведения. Эти вечера проходили чаще всего осенью и зимой. Отзывы о них печатались в «Губернских ведомостях», а редакторы этих «Ведомостей», Н. И. Второе и А. Н.Артемьев, сами были их активными участниками. Приезжал Е. А. Боратынский, читал свои произведения и, как вспоминают казанцы, с большим вдохновением. А чтение стихов Пушкина вызывало бурю восторга.

Александра Андреевна выступала со своими стихами, комедиями, водевилями. Но особенно любили её сказки. Жанр сказки привлекал Александру Фукс своей красочностью. Она говорила, что сказки передают неувядаемую прелесть народных интонаций. А мир, окружающий персонажей сказок, фантастически прекрасен и одновременно совершенно реален. Сказки она писала на сюжеты местных исторических легенд, большей частью используя татарский фольклор. Из отдельно изданных печатных произведений Фукс известны «Княжна Хабиба», повесть в стихах, взятая из татарского предания, историческая повесть в стихах «Основание города Казани», вышедшая в 1837 году. В том же году появилась комедия-водевиль «Она похудела». Была издана и её народная русская сказка «Царевна Несмеяна», переложенная в стихах для десятилетнего читателя.

Под влиянием своего мужа Александра Андреевна стала заниматься историей и этнографией. Как и Карл Фёдорович, она отправлялась на целые месяцы в глухие уезды, где изучала быт, религию, нравы чувашей, черемисов и татар. Свои наблюдения она сообщала мужу в очень подробных письмах, из которых составился целый том, изданный в 1840 году. Многие статьи о татарском фольклоре она печатала в «Губернских ведомостях».

Супругов Фукс связывали большая любовь и дружба. Карл Фёдорович высоко ценил поэтический дар своей жены и был восторженным почитателем её таланта. Она никогда не показывала публике свои новые поэтические произведения, не получив оценки мужа. Их друзья говорили, что они хорошо ладили друг с другом. Природный здравый смысл всегда сочетался у них с немецкой аккуратностью. Супруги были совершенно лишены самомнения и доброжелательно отзывались о людях талантливых, активных, и восхищались теми, кто мог делать что-то практически. Они бескорыстно помогали своим друзьям, решая их сложные вопросы. Любимым отдыхом Фуксов были поездки за город. Их привлекали сосновые «корабельные рощи» с сухим здоровым воздухом. Карл Фёдорович говорил, что сосна способна оздоровить воздух и летом, и зимой.

Александра Андреевна любила полевые цветы, а Карл Фёдорович интересовался лечебными травами. Супруги находили радость в том, что совершали небольшие прогулки в лес и к Волге. Они были всегда едины в своих мнениях. Общность взглядов стала той «золотой нитью», которая укрепляла их союз. Их отношения раскрывают замечательную историю любви. Карл Фёдорович ценил пытливый ум жены, её стремление к поэзии, знаниям и искусству. Многие вспоминают, что лицо его светлело, когда она входила в гостиную, где собирались посетители её салона. Александра Андреевна всегда была модно одета, её элегантность и изящество отмечали все, «Она красива, добра и умна», — говорил Боратынский. Александра Андреевна могла умело поддержать разговор, красочно рассказать о событии. Её любили слушать. Хорошо владея литературным слогом, она подробно, с достоверной точностью описала приезд Пушкина в их дом. «В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила его в зале. Он взял дружески мою руку со следующими словами: «Нам не нужно с вами рекомендоваться: музы нас познакомили заочно, а Боратынский ещё более», С Карлом Фёдоровичем они встретились, как уже коротко знакомые. Напившись чаю, Пушкин и Карл Фёдорович поехали к казанскому первой гильдии купцу Крупеникову, бывшему в плену у Пугачёва. Возвратясь к нам в дом, у подъезда Пушкин благодарил моего мужа; «Карл Фёдорович, — сказал он. — Как дружелюбно и приветливо принимаете нас путешественников!..» Окончив говорить, он так сильно сжал руку моего мужа, что несколько дней на ней были знаки его ногтей. Пушкин имел такие большие ногти, что мне, право, они показались не менее полувершка. Пушкин остался у нас ужинать, и за столом сел подле меня. Он много говорил о духе нынешнего времени, о его влиянии на литературу, о наших литераторах и поэтах.

Далее Александра Андреевна говорит о том, как Пушкин верил в приметы и гадания. И многие были удивлены, что поэт суеверен. Но он рассказал одну удивительную историю, которая не лишена была основания.

«Вам, может быть, покажется удивительным, -начал Пушкин, — что я верю многому невероятному и непостижимому; быть так суеверным заставил меня один случай. Раз пошёл я с Н.В.Всеволожским ходить по Невскому проспекту, и из проказ зашли к кофейной гадальщице. Мы попросили её погадать и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. «Вы, — сказала она мне, - на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам будет предлагать хорошее место на службе; потом в скором времени получите через письмо неожиданные деньги; а третье, я должна вам сказать, что вы кончите вашу жизнь неестественной смертью...» Без сомнения я забыл в тот же день и о гадании, и о гадальщице. Но спустя недели две после этого предсказания, и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве при великом князе Константине Павловиче и перешёл служить в Петербург; он мне предлагал и советовал занять его место в Варшаве, уверяя меня, что цесаревич этого желает. Вот первый раз после гадания, когда я вспомнил о гадальщице. Через несколько дней после встречи с знакомыми, я в самом деле получил с почты письмо с деньгами; и могли ожидать их? Эти деньги прислал мой лицейский товарищ, с которым мы, бывши ещё учениками, играли в карты, и я его обыграл. Он получа после умершего отца наследство, прислал мне долг, который я не только не ожидал, но и забыл об нём. Теперь надо сбыться третьему предсказанию, и я в этом совершенно уверен».

Прощаясь с супругами Фукс, Пушкин сказал: «Я никак не думал, что минутное знакомство будет причиною такого грустного прощания; но мы в Петербурге встретимся».

После этой встречи Пушкин писал Александре Андреевне несколько раз в год.

«Он познакомил меня заочно со всеми замечательными русскими литераторами, и наговорил им обо мне столько для меня лестного, что я по приезде моего в Москву и Петербург, была удостоена их посещением».

Узнав о гибели Пушкина, Карл Фёдорович и Александра Андреевна тяжело переживали утрату. Фукс писала своей подруге: «Как трогательно ты описываешь своё сожаление о смерти нашего незабвенного Пушкина! И кто же из русских не уронил горячую слезу горечи, услышав о такой невозвратимой потере?.. Я с горячими слезами взглянула на его портрет и сказала: «Тебя уже нет с нами, певец любимый и неподражаемый! Зачем так рано ты оставил нас?»

Вскоре супруги Фукс подготовили материалы переписки Александры Андреевны с Пушкиным. Переписка была опубликована в «Казанских губернских ведомостях» в 1844 году.