16. КОЛЬКА

Легко сказать, проверить. А как это сделать? С чего начать? Там, за этой дверью, думать будет поздно. Саша оглянулся на забранные решеткой окна и, так ничего и не придумав, шагнул к крыльцу. Но дверь перед ним вдруг открылась, и навстречу вышел... Краев.

— Колька!

Тот удивленно поднял глаза:

— Ты чего здесь?

— Да вот… Выручать пришел.

— Кого? — недоверчиво покосился Колька. — Меня?!

— Ну да! Я ведь сразу не поверил всему этому. Ерунда какая-то! Недоразумение!

— Никаких недоразумений! Зря сюда не приводят.

— Но тебя же выпустили?

— Выпустили… Под расписку.

— А что все-таки случилось?.

— Эх, Сашка, если рассказать, и не поверишь…

***

Жизнь в самом деле не баловала Кольку Краева. Навсегда запомнились ему огромные кулаки отца и мутные, словно остановившиеся глаза, какими смотрел он на них с матерью, вваливаясь поздно ночью в тесную каморку, где негде было и спрятаться от родительского гнева. Затем следовала разухабистая ругань, грохот падающей мебели, звон разбиваемой посуды, и, наконец, ночная сырость двора пронизывала Кольку, забиралась под материнскую кофту, наспех наброшенную почти на голое тело.

Это называлось — «получка», и не было для Кольки ненавистнее слова, и ничего не ждал он с таким ужасом, как этого кошмарного дня, когда им с матерью приходилось нередко ночевать даже на улице.

И все вдруг переменилось. Не стало «получки», не стало и отца. Мать теперь почему-то все время плакала и надолго уходила куда-то «хлопотать», а соседи жалели ее и называли несчастной горемыкой. Но Колька не считал себя несчастным. Не стало получки — и хорошо. Нет матери дома — тоже неплохо. И он целыми днями слонялся по двору или убегал с мальчишками на речку.

Вернулся отец, когда Колька уже ходил в школу. Только на этот раз он не вошел, как прежде, широко распахнув дверь, а его внесли какие-то незнакомые люди. И потом он лежал на кровати днем и ночью, сильно кашляя и ни слова не говоря ни с Колькой, ни с матерью.

Впрочем, иногда он подзывал Кольку к себе, усаживал на кровати и молча гладил по голове. Однако Колька по-прежнему дичился отца и боялся, что тот встанет с постели, и снова начнутся страшные «получки».

Но отец так и не встал. Как-то вечером подозвал он Кольку расстегнуть ворот рубахи. Колька нехотя подошел. В горле у отца что-то булькало и хрипело, а руки были горячими и потными. Колька постарался высвободиться и хотел уже снова юркнуть в свой угол, но, взглянув случайно на отца, увидел, что из глаз у него текут слезы. Это было так неожиданно, что Колька заплакал и в первый раз прижался к жесткой костлявой груди отца.

А через три дня шли они с матерью за гробом, и мать голосила на всю улицу, а Колька молча всхлипывал и никак не мог представить, что теперь отец никогда уже не вернется к ним и никогда уже он не сможет сделать то, на что так и не решился в тот последний вечер — погладить отца по голове.

Снова остались они вдвоем с матерью.

Но мать была теперь совсем другой. По целым дням она сидела дома, глядя в одну точку. Не плакала и не говорила, а только вздыхала, так что Кольке становилось не но себе, и он готов был бежать куда угодно, лишь бы не слышать этих вздохов и не видеть странно неподвижных глаз матери.

К осени мать слегла. А в начале зимы Колька снова шел за гробом, но теперь уже с теткой, о существовании которой он и не догадывался. Тетка почему-то все время держала его за руку и без конца повторяла:

— Ты теперь, Колька, круглый сирота и должен, стало быть, всех почитать, а особливо сродственников своих. На сродственников вся твоя надежда. А без них пропадешь ты, как тля.

Вечером тетка приехала на подводе, собрала все до последней тряпки и повела Кольку к себе, не переставая твердить ему о том, как не умела жить его мать и как хорошо ему будет в «порядочной» семье.

Так началась Колькина жизнь у «сродственников». Товарищей в новой школе, куда его перевели, не оказалось. Зато в теткином дворе скоро нашелся приятель, шустрый белобрысый паренек, которого звали почему-то Крыжем. Был он почти ровесник Кольки, ходил в заплатанных брюках-галифе и был всегда весел, всем доволен, никогда ничему не удивлялся и никого, кажется, не боялся, кроме своей матери, длинной костлявой женщины во всем черном.

Крыж постоянно просил Кольку вынести чего-нибудь «пожевать». Однако время от времени у него вдруг появлялись деньги, и тогда он щедро угощал приятеля мороженым и газировкой.

Месяц спустя Крыж познакомил Кольку еще с двумя ребятами с соседнего двора: длинным — Дылдой и маленьким большеголовым — Карапетом. Они также никогда не унывали и ничего не боялись. Но Колька их не любил. Они были старше их с Крыжем, все время хвастались и даже поколачивали Кольку. А Крыж Кольку не бил. Он даже заступался за него. И потому Колька считал его самым лучшим, самым настоящим другом.

Дома теперь Колька бывал редко. Прямо из школы — во двор, к приятелю. А то соберутся все четверо, — и ну бродить по городу. На рынок заглянут, у кинотеатра повертятся, в парке на аттракционы поглазеют.

Так вот шли они однажды вчетвером по улице, глядели по сторонам, лениво перебрасывались словами, толкали зазевавшихся прохожих. Вдруг Крыж, подмигнув Дылде и Карапету, потянул Кольку в сторону.

— Мы сейчас, — шепнул он, — зайдем сюда, во двор. Дело есть. А ты постой у ворот. Кого увидишь — свистни.

— А чего вы там… — начал было Колька. Но Дылда прервал его:

— Стой и помалкивай! Только смотри, не пропусти кого.

Ушел Крыж с ребятами, а на Кольку страх напал. Нет, не просто озорство они затеяли, и страшная догадка стегнула по нервам. А ну как сейчас милиция нагрянет.

Уйти? А Крыж! Да и Дылды с Карапетом боязно.

Но вскоре из-за забора показалась голова Крыжа.

— Никого не видно? — спросил он и спрыгнул на тротуар. Затем поддернул брюки и, стрельнув глазами вдоль улицы, скомандовал Кольке:

— Ходу!

— А они?

— Они — другой улицей. Рви быстрее!

Колька только этого и ждал. Рванул так, что ветер засвистел в ушах. Крыж еле догнал его:

— Мастак ты бегать!

На другой день отозвал Крыж Кольку в угол двора и сунул в руки смятую пятерку.

— Доля! — шепнул он, оглядываясь по сторонам.

— Ч-чего?

— Доля, говорю. Вот балда! — надвинул он Кольке кепку на глаза и побежал к воротам.

Смотрит Колька на деньги — своим глазам не верит. Пятерка! Никогда еще такого богатства не держал в руках. Сколько можно всего накупить!

А через несколько дней Крыж снова отозвал его в сторону и протянул какой-то сверток:

— Спрячь! Будешь в доле.

— А что здесь? — спросил Колька.

— Много будешь знать, скоро состаришься! Говорю — спрячь. И помалкивай! Да не вздумай разворачивать! Скоро заберу.

Опять страх напал на Кольку. А как откажешь Крыжу? Спрятал он сверток в сарай и после того уж и по двору ходить боялся.

На другой день отдал сверток Крыжу и только было вздохнул свободнее, как тот опять сует какой-то пакет. Потом еще. И еще. Совсем извелся Колька. Хоть из дому беги. Но все это были еще цветочки.

Встретил его однажды Дылда и говорит:

— Ну, вот что, — сосунок, хватит дармоедом быть. Пора и в дело!

Колька побледнел. Вспомнилось, как стоял на карауле, дрожа от страха, и сразу понял, о каком деле говорит ему Дылда.

— Я… не хочу, — выговорил он хриплым голосом.

— Трусишь, падло! — подскочил к нему Карапет. Колька в отчаянии посмотрел по сторонам и вдруг увидел Крыжа.

— Крыж! — позвал он. — Иди-ка сюда. Чего они пристали?

— А что?

— Привязались вот. Пора, говорят, в дело. А я…

— Верно говорят. — Крыж сплюнул и отвернулся.

А Дылда схватил Кольку за ворот рубашки:

— Ты что, волынить? Попробуй! Как долю брать, он тут как тут. А теперь в кусты? Марш за мной!

Так помимо своей воли попал Колька в шайку, и неизвестно, как сложилась бы его жизнь, если бы семья тетки не переехала в соседний город. Теперь Колька наконец-то мог вздохнуть свободно. А вскоре и совсем хорошо пошли дела у Кольки.

Все началось с того, что тетка попросила его помочь «в одном деле» — дала кипу кофточек и велела разнести по адресам. Для Кольки это — раз плюнуть. А когда вернулся домой, тетка сунула ему трешницу.

Дело было пустяковое, и он сразу смекнул, что если тетка отвалила столько денег, значит оно, дело это, не совсем чистое. Однако это было не воровство. И никого он этим не обидел. А раз так, отчего же не заработать лишнюю трешку.

И начал Колька разносить по городу кофты, чулки, ходить с теткой на базар и даже ездить за город к бабке Усте, которая нагружала его целыми тюками барахла и тоже совала то десятку, а то и четвертную.

Одним словом, жизнь пошла фартовая. Теперь он, Колька, верховодил во дворе, направо и налево раздавая тумаки да подзатыльники. Теперь для него бегали пацаны за папиросами и жадно глядели в рот, ожидая подачки.

Изменились и его отношения с теткой. Он уже не только не давал помыкать собой, но позволял себе и покрикивать на нее. И та сносила. Великое дело — круговая порука!

В школу Колька ходил, но уроков почти не учил. Однако в одном классе не засиживался и слыл даже способным учеником, хотя чуть ли не на каждом собрании упоминали его в числе самых трудновоспитуемых.

Так закончил он десятилетку, и тетка, схоронившая к тому времени мужа, решила вывести Кольку в люди. Долго уговаривала она его «пойти по ученой части» и все-таки добилась своего. Он подал заявление в университет, неожиданно для себя сдал вступительные экзамены и стал студентом геологического факультета.

В университете Кольке понравилось. Ни тебе уроков, ни отметок! А главное — столько интересного. Не то что в школе. И ребята мировые. Особенно Сашка Степанов. Да и работать всем вместе, оказывается, так здорово. Плевал он теперь на теткины тряпки! Летом к геологам поступит, в партию. Вот где жизнь будет! Деньжат заработает, сам себе хозяином станет. А после университета — в тайгу, в самые дебри, где еще ноги человеческой не было! Как Сашкин отец. Там Колька покажет себя!

С такими мыслями влетел он после колхоза на свой двор и… остолбенел. Навстречу ему шел Дылда.

— Явился? Так… слушай сюда.

— Откуда ты взялся? — Колька хотел пройти мимо.

Но Дылда загородил дорогу:

— Продал, сука!

— Чего?

— Думаешь, не знаем, кто нас тогда застукал. Недаром удрал из города. Думал, не найдем.

— Ты что, спятил?

— А вот мы узнаем, кто спятил. И не вздумай драпать. На этот раз понюхаешь ножа!

Давнишнее чувство страха хлестнуло по сердцу:

— Слушай, Дылда, я, честное слово… Ведь тетка переехала, ну и я…

— Ладно, проверим на деле.

— Как… на деле?

— Так, завтра вечером приходи во двор напротив. Там будут все. Понял?

Правая рука Дылды была в кармане, и Колька хорошо знал, что это значило. Надо было как-то выиграть время.

Ладно… — протянул Колька.

Дылда шагнул к нему вплотную:

— Смотри, — процедил он сквозь зубы. — Мы с тебя глаз не спустим!

— Сказал, ладно!

Домой Колька пришел мрачнее тучи. «Так просто от них не отделаешься. Бежать придется. Раз выследили, здесь теперь не жить. Но сегодня, пожалуй, ничего не выйдет, нечего и думать. Не дадут со двора выйти. Придется сходить с ними раза два. Потом выберу время и — в тайгу! Буду работать геологом без всякого университета. Это дело решенное. А раза два придется потерпеть, как-нибудь…»

Однако двух раз терпеть не пришлось. Они попались па первом же деле. Дружинники выросли будто из-под земли. Лишь Карапету удалось скрыться. Но и его схватили прежде, чем он выбрался из города. А Колька и не пытался бежать…

***

— Так вот и стал я вором, — закончил Колька. — Теперь наверняка посадят. А жалко, привык я к вам…

— Что же ты в милиции все не рассказал? — воскликнул Саша.

— Говорил. Да там словам не верят. Попался — отвечай!

— Но ты же не виноват!

— А кто поверит?

— Я тебе верю. И докажу, вот увидишь!

— Кому докажешь? Герасимову?

— Есть люди на факультете, я знаю….

— Ничего ты не знаешь, Сашка! Может, они и есть, хорошие люди. Да ведь все они для себя хороши. Будут из-за меня руки марать. Ничего ты не добьешься.

— Добьюсь, Колька! Только ты не отчаивайся. Приходи вечером к нам в общежитие.

Он покачал головой:

— Нельзя. Тебя еще припутают.

— Брось ты, в самом деле! Кто меня припутает?

— Ну, ладно. Приду…