13. ДРУЗЬЯ
БЫВАЮТ РАЗНЫЕ
Все уже забыли о «крестовом»
собрании. Да ничего там особенного и не было. Ну, пропесочили
немного…
И все-таки обидно, что ребята,
кого Саша считал лучшими друзьями, не захотели даже разобраться
толком. Иван с того дня ни разу не пришел к ним в деревню. А
Люся и не разговаривает с ним.
Вот и бродит он теперь вечерами
один, стараясь не попадать на глаза однокурсникам. И от Наташи
ни слова. А ведь, наверное, давно получила письмо — до города
рукой подать. Так что же — о настоящей дружбе только в книгах
пишут?
Саша перепрыгнул канаву и
зажмурился от яркого света из окна. Сельсовет… Он замедлил шаг.
Из двери выглянул знакомый сторож.
— А, ты, мил-человек, — узнал он
Сашу — Али снова письмо писать надумал?
— Да нет…
— Заходи, побалакаем.
Саша прошел за сторожем в комнату
и сел на скамью. Старик снял полушубок и, усевшись рядом, начал
сворачивать козью ножку.
— Кури, — кивнул он Саше на
раскрытый кисет. — Свой табачок, не купленый.
— Спасибо, не курю.
— И то дело. Пакость это, больше
ничего. Через табак вот и кашель у меня. Да привык. — Он жадно
затянулся и, бережно свернув кисет, сунул его в карман. —
Отстать не могу… Ну, а на кого ты, к примеру сказать, учишься?
— Геологи мы, папаша. Землю будем
исследовать, руды искать.
— Ага. И долго этому надо учиться?
— Пять лет.
— Эва сколько. Грамотными станете.
А что ж это ваши, намедни, с крестами набедокурили?
— Я это набедокурил, папаша.
— Ты? — не поверил старик. — На
тебя вроде непохоже.
— Почему так думаете?
— А потому, что я человека
насквозь вижу.
— И все-таки я.
Старик покачал головой:
— По шее бы за такое дело.
— Уже получил.
— От кого?
— От своих ребят. Самые близкие
друзья надавали, на кого и подумать не мог…
— Да… Ить друг не тот, кто медом
мажет, а кто правду кажет.
— Вы так думаете?
— Мне, мил-человек, думать нечего.
Я на своем веку ой-ой как много думал. — А тебе есть над чем
задуматься…
Проговорили они долго.
А когда Саша подходил к дому
хозяйки, навстречу ему поднялась с завалинки знакомая плечистая
фигура.
— Здорово, бродяга!
Иван! И сразу стало легче.
— Здравствуй. Давно ждешь?
— Порядочно… Как вы тут живете?
— Ничего.
— Не совсем, видно, «ничего», если
по ночам не спишь. Обиженного строишь… И других разжалобил.
Вчера целая делегация приходила мне за тебя шею мылить.
— Какая делегация?
— Девчонки наши! Мол, зачем я так
обидел несчастного Степанова.
— Постой-постой! Какие девчонки?
Светка, что ли? Кто ее просил!
— Нет, не Светка. Таня с Люсей! И
никто их не просил. А напустились на меня, хоть беги да
извиняйся перед тобой… Но я не затем пришел. С какой стати на
всех дуешься? Не думай, что я не знал, кто затеял эту историю с
крестами. А выступил против тебя потому, что больно легко ты
поддался Войцеховскому. И проучить тебя за это следовало.
Саша молчал. Иван достал папиросы,
чиркнул спичкой.
— И смотри, не вздумай девчатам
рассказать о нашем разговоре.
— Понятно, — буркнул Саша.
— Ну, ладно, я пойду, — поднялся
Кравцов. — Три километра топать.
— А ты заночуй у нас!
— Нет, я с рассветом выезжаю.
— Пойдем провожу.
— Это зачем? Сам дойду… Ну, бывай!
— Он крепко пожал Саше руку.
Саша в задумчивости смотрел ему
вслед. Вот тебе и Иван. «Не тот друг, кто медом мажет…», —
вспомнились слова старика. А Люся… Ведь это ее выступление
вывело его тогда из равновесия. Это от ее глаз он прятался,
бродя по вечерам темными переулками. А она, оказывается, не
только не сердится на него, но даже…
Он опустился на крыльцо и долго
смотрел на усеянное звездами небо.
***
Дождь, зарядивший после обеда, так
и не перестал. Земля намокла. Сапоги стали пудовыми, лопату не
вытащить из борозды. Работу пришлось бросить.
С поля шли молча. В деревне ребята
разделились. Саша повернул к своей избе, но его задержал
Валерий:
— Пойдем со мной.
— Куда?
— В профилакторий.
— Куда, куда? — не понял Саша.
— В профилакторий, говорю! Промок,
наверное, насквозь? И я тоже. А печи хозяйки сейчас не топят.
Так что, не обсушишься. Надо греться по-таежному.
— Неудобно…
— По-твоему, лучше заболеть?
Саша заколебался. Чего тут, в
самом деле, неудобного!
— Пошли, — согласился он, и они
зашагали к лавке сельпо.
Там была почти вся бригада Краева.
Глаза у ребят блестели.
Фарид шагнул им навстречу:
— Вот и хорошо! Возьмем на троих,
ребята! Все уже сообразили, одни мы остались.
Валерий поморщился:
— Пить здесь? Мы не извозчики! —
Он купил бутылку вина, хлеба и колбасы. Кивнул Саше.
— Пошли к нам!
В избе было неприветливо. Хозяйка,
действительно, печь не топила, и Саша не стал даже раздеваться.
Но после первой же выпитой рюмки озноб кончился, и по всему телу
разлилось приятное тепло.
Выпили еще. И Саше стало совсем
хорошо. Изба показалась уже почти уютной, а залежалая колбаса
даже вкусной. И сам Валерий — не таким уж плохим парнем. В конце
концов, никто вот не догадался предложить ему выпить после такой
слякоти. А Валерий предложил. Мало ли что было у них когда-то… А
Валерий снова налил по рюмке и заговорил:.
— Ты, Сашка, парень стоящий. Один
я знаю, какой ты парень. Только жизнь твоя будет нелегкой.
— Почему?
— Никто тебя не поймет. Люди еще
не доросли, чтобы ценить хорошее. Да-да! Не смейся! Думаешь, я
сам не знаю, что хорошо и что плохо? Или мне самому не хочется
делать хорошее? Еще как хочется! Но ты мне дашь гарантию, что и
другие будут делать так же? Нет, не дашь! И никто не даст!
— Постой-постой! Что-то я тебя не
пойму. О чем ты?
— А вот о чем. По-моему, чтобы
жить по-настоящему честно, слышишь, честно, и никогда не кривить
душой, делать только добро, надо быть уверенным, что и все
другие будут отвечать тебе тем же. А то с какой стати…
— А-а! Теперь понятно. Только что
же получается? Выходит, самому-то тебе на все наплевать? Мне
вот, например, самому хочется быть честным. Какое мне дело до
других! То есть, не то чтобы никакого дела не было. Но главное
для меня — в своих глазах быть человеком… Да и тебе самому разве
не хочется быть честным? Так и другим. Вот тебе и гарантия!
— Да брось ты, Сашка! Мало ли, что
нам хочется! А кругом такие вот краевы да войцеховские. Попробуй
быть с ними честным. Или думаешь, они хотят нам добра? Как же!
Ну, мне, положим, и ждать от них нечего. Знают они, что я и
говорить с ними не хочу. Но ты ведь их терпишь, даже порой
хорошо к ним относишься. И чем они тебе отплачивают? Как
поступили в последний раз? А? Молчишь?.. Так что же, по
отношению к ним я тоже должен быть честным, по-твоему? Нет,
спасибо! Это уж толстовщина какая-то!
—
Чудак ты, Валерка! Не в них же дело… Пусть они оказались трусами, предателями,
что ли. Но разве ты сам хотел быть на их месте? Да я бы после этого…
— Ну, конечно, сейчас ты готов
пожалеть их. А тогда тоже психанул.
— Тогда мне обидно стало, что Иван
и Люся…
— Люся… Да, это, брат, девчонка!
Одни глаза чего стоят. Я бы за нее… Знаешь, Сашка, я за ней на
край света поехал бы! А ты?
— Что я?
— Ну, чего притворяешься! Что я,
не вижу, ты с нее глаз не спускаешь!
— Я?!
— А то нет? Да и она тоже…
Саша почувствовал, что краснеет.
— С чего ты взял?
— Слушай, Сашка, это правда?
Правда, что ты к ней ни-ни?
Саша молчал.
— Ну, что молчишь? Я тебе все
сказал… Если ты в самом деле по отношению к ней ничего… то не
мешай мне. Слышишь? Не мешай! И выпьем за это…
— За что выпьем? — Саша встал и
сжал кулаки. — За что ты предлагаешь выпить?!
Валерий растерялся:
— Да ты чего? Я же по-дружески…
— Молчи! По-дружески… Что ты
понимаешь в дружбе с твоими гарантиями!
— Но я люблю ее…
— Врешь! Если бы любил, не
торговался бы со мной, как на базаре. — Хлопнув дверью, Саша
вышел из комнаты.
Дождь не переставал. Но теперь он
освежал разгоревшееся лицо.
«Вот гад! Не мешать ему. Еще смеет
говорить о ней, как о какой-то Аллочке или Вике. Да за нее любой
пойдет в огонь! Любой! Только уж не Валерий. И разве можно
говорить об этом вслух? Разве можно вообще кому-нибудь сказать о
том, как хочется ее видеть…
Так что же это? Неужели он… любит
ее? А Наташа?.. Нет-нет! Наташа всегда будет его лучшим другом.
Но почему же он думает не о Наташе, а о ней? Только о ней! Все
время только о ней!».
***
В тот вечер у дома бабки Маши до
ночи не смолкали голоса. Накануне здесь опрокинулся воз соломы —
колесо соскочило с телеги, или еще что-то случилось, но солома
так и осталась лежать под старым тополем, и теперь на ней
расположились ребята из одиннадцатой.
Сначала общим вниманием завладел
Краев. Все покатывались от смеха, слушая невероятные истории,
героем которых был сам Колька. Потом заговорили о спорте. Затем
вспомнили, кто что знал таинственного и необъяснимого. И тут
вдруг раскрылся «талант» Бори Ваймана. У него в запасе было
столько сверхъестественного и страшного, что удивительно, как он
вообще не боится ходить по земле. Сам он, правда, ничего такого
не встречал. А вот его тетя и бабушка и одна мамина «знакомая»…
Но Борю перебил Костя Славин:
— Хватит, Борька, ерунду пороть!
Пусть лучше Сашка расскажет, как он тогда с пижонами
расправился.
— Правда, Саша! Расскажи! —
поддержали ребята.
— Нашли о чем вспоминать. Ну, шел
я с вечера…
Ребята притихли. Пришлось
рассказать все.
— А ты, Сашка, свой парень! —
проговорил Краев. — Я это еще на последнем собрании понял. Вот
тебе мои пять!
— Парень-то он мировой, — заметил
кто-то из темноты. — Но вот покрывать Войцеховского не стоило.
Подошли Джепаридзе и Войцеховский.
— Ребята! Вы тут сидите, а там
такое творится!
— Где?
— В избе, у девчат. Понимаете! —
начал Войцеховский. — Мы хотели их подзавести, стали мяукать под
окнами. А девчата нас — водой! И тут… Вот хохма! Подвернулся.
Петр Ильич, к ним зачем-то шел. А они на него — целое ведро
воды! Он как закричит: «Безобразие!» — и к ним в избу. А мы
ходу! Представляю, что там сейчас делается. Потеха!
— Ничего себе, — сказал Саша. —
Подвели девчат, и потеха!
— А что? — усмехнулся
Войцеховский. — Не лезь, знаешь, куда не просят. Не то
пожалеешь.
Саша поднялся:
— Какая же ты дрянь, Войцеховский!
Войцеховский шагнул было к нему,
но дорогу преградил Краев.
— А тебе чего? — зло бросил
Войцеховский.
— Сунься, увидишь!
— Скажите пожалуйста, защитник!
— Ну-ну! — встал и Костя Славин. —
Полегче!
— Да что вы все с ума посходили? —
растерянно проговорил Войцеховский.
— Да, все! — подался вперед Попов.
— Хватит командовать!
За ним поднялись и другие —
Ибрагимов, Беленький, Вайман. Одиннадцатая группа становилась
группой.
***
Воскресный вечер выдался на славу.
Дождь, моросивший почти весь день, неожиданно перестал, и
заходящее солнце осветило землю последними лучами. Озимь, вчера
еще еле заметная, поднялась теперь сплошным зеленым ковром.
Но короток осенний закат. Погасли
краски, потемнело небо. И все-таки разве усидишь дома, особенно
в душной избе? Наскоро поужинав, девчата переоделись и решили
идти к клубу.
Они шумно высыпали на крыльцо, и —
о счастье! — музыка!
— Танцуем, девчата! — крикнула
Светлана, первой сбежав с крыльца. Остальные пустились вдогонку.
Но Люся не спешила за подругами. Зачем? Чтобы снова слушать
комплименты Валерия? Нет, с ним ей говорить не о чем. А
возвращаться домой тоже не хочется. Лучше побыть одной. Саша
тоже где-нибудь сейчас один. У клуба его, конечно, нет. Но если
бы и был, все равно теперь он ее словно не замечает.
Люся вышла за ворота и медленно
направилась вдоль улицы. Ей было как-то не по себе. Почему? Она
и сама не могла разобраться. Может быть потому, что знала
теперь: Саша не так уж и виноват, и она была несправедлива к
нему на собрании, может быть, ей стало жалко его, последние дни
такого хмурого, молчаливого, а может, обидно, что он не подходит
к ней.
Она посмотрела по сторонам.
«Если бы он был где-то здесь,
поблизости…» — подумала она, пугаясь собственной мысли. Так
хотелось, чтобы все было по-прежнему.
Неясный шорох послышался от
дороги. Люся вгляделась в темноту.
— Саша!.. — негромко позвала она.
В ответ ни звука. Она прислушалась. Издали, от клуба, доносилась
музыка. А здесь тихо, пахнет землей и подопревшей соломой.
Люся тихонько пошла по дороге.
Ночь была темной. И там внизу, у реки, что-то поскрипывало. И
огни в деревне гасли один за другим.
Вернуться? Но девочек, наверное,
еще нет дома. А может, он все-таки здесь, за околицей. Сейчас
это было самым удобным — объяснить ему все. Люся снова двинулась
вперед.
Вот и речка. Крутой спуск с
берега. Узкий бревенчатый мостик почти вровень с водой. Черная
стена тальника на том берегу.
Люся сбежала на мост и оперлась на
шаткие перила. Воды внизу не видно, но журчала она где-то совсем
рядом, у самых ног. Люся перегнулась через перила. Но что это? В
привычный шум реки влились какие-то новые звуки. Люся
выпрямилась. Шаги… Все в ней так и рванулось навстречу этим
звукам. Но руки еще крепче сжали тонкую перилку, и ноги будто
приросли к бревенчатому настилу.
Шаги все ближе, ближе…
— Люся!
— Саша… — она шагнула к нему.
— Ты не в клубе?
— Собиралась пойти, да вот…
— А я оттуда. Смотрю, все наши
танцуют, а тебя не видно. Я и пошел… — Он запнулся. А Люсе вдруг
стало трудно дышать. И уж, конечно, трудно говорить. И еще
труднее молчать.
— Я думала, что после того
собрания…
— На том собрании… В общем, неправ
я был. И после тоже…
— Не стоит говорить об этом! Я
ведь тоже была не совсем права. Но и ты должен был сказать хотя
бы Петру Ильичу.
— Вот ему-то как раз я ничего и не
мог сказать.
— Почему?
— Потому, что перед этим он просил
оказать ему одну услугу, и я не согласился.
— Какую? Или это секрет?
— Нет, почему же…
И Саша рассказал о своем разговоре
с Петром Ильичей.
— Ну, разве мог я после этого
перед ним оправдываться? Тем более, что действительно был
виноват. Верно вы с Иваном сказали… — Саша нахмурился.
Люся тронула его за рукав:
— Забудем об этом. Хорошо?
Саша кивнул.
— Пойдем лучше побродим…
С минуту они шли молча,
прислушиваясь к доносившейся издали музыке, и время от времени
украдкой поглядывали друга на друга. Люся попросила:
— Рассказал бы хоть что-нибудь.
— Страшное или смешное?
— Нет, что-нибудь о своей работе в
Урбеке.
— Ну, хорошо, — сказал он после
некоторого раздумья. — Расскажу тебе один случай. Послали меня
раз на буровую. А буровая в тайге, километрах в двадцати от
базы. Рабочих там уже не было. Но оборудование еще не вывезли. И
керн был недоописан. Обычно летал туда вертолет. А тут его, как
на зло, где-то задержали. Одним словом, пришлось идти пешком.
Вдвоем — я и паренек, рабочий Мишка Глухов. Дороги никакой,
конечно, шли по компасу, а кругом завалы, болота. Ноги вязнут
чуть не по колено. Устали как черти. Двадцать километров по
тайге — дело нешуточное! Не заметили, как и завечерело. Погода в
тот день была пасмурная, так что стемнело быстро. Идти стало еще
труднее. А мошкара в тот вечер — просто с ума сводила! Мишка не
переставал дымить папиросой, но все без толку. Начал он
отставать. Пошел и я потише. А когда нам осталось до буровой, по
моим расчетам, километра полтора, наткнулись на болото. Черное
такое, будто нефтью полито. Что делать? Свернул я в сторону,
потом в другую. Кругом трясина. Как ни обидно поворачивать
обратно, пришлось. Но не тут-то было! Не прошли и сотни шагов,
снова — болото. Проверил по компасу направление — вроде все
верно. А сколько ни стараемся нащупать твердую землю — ничего не
получается. Куда ни ткнемся, везде болото. Как на остров
забрались, — видно, прошли на него по узкому перешейку, а теперь
в темноте попробуй отыщи его! Вдруг Мишка тянет меня за рукав и
говорит почему-то шепотом: «Смотри!» Я посмотрел, и глазам своим
не верю. Совсем неподалеку от нас, в той, примерно, стороне,
откуда пришли, — огонек. Откуда он? Никакого жилья там быть не
могло. На костер не похоже. А огонек горит! И ровно так, словно
кто свечку зажег под деревьями. Обычно огонь в тайге радует. А
здесь… Что-то не по себе нам стало. Мишка схватил меня за руку и
шепчет: «Пропали мы, Сашка». «Почему, — говорю, — пропали?» А у
самого мурашки по спине. «Огонь-то, — говорит, — прямо из-под
земли»… «Ну и что ж, — отвечаю, — что из-под земли?» А самого
уже холодный пот обливает. И тут вдруг что-то ка-а-ак чмокнет!
Мишка присел от страха: «Неч-чистая сила!» И бегом к дереву. А
прямо у него под ногами снова — ка-ак чмокнет! Он мигом на
лиственницу — привык на деревьях от зверя прятаться. Лезет, аж
сучья трещат! Пустился и я за ним. Но только вытащил ногу из
трясины, снова: чмок! Вот оно что — болотный газ чмокает. А
мы-то, дурачье! «Мишка! — зову. — Прыгай обратно! Пошли на
огонь!» А тот и голос не подает. Пришлось его за ноги
стаскивать. «А ты, — говорит, — не того?» — «Кой черт, — говорю,
— того! Это болотный газ горит. Сам и поджег его. Сколько раз
тебе говорил, не бросай в лесу окурков! Ну да теперь он нас из
болота выведет». Через час добрались до буровой. Там избушка
была. Выкурили мы из нее мошкару и такого храпака задали, что
только держись!
…Они снова подошли к реке и
остановились на мосту.
— Давай послушаем, как шумит река,
— сказала Люся. Она оперлась на перила и склонилась над водой.
Саша встал поодаль.
Меж тем мрак ночи поредел.
Всходила луна. Она только еще показалась над дальним холмом и
потому была красная, как пламя пожара.
Саша молчал. Все вокруг было
слишком необычно и сказочно. Черная вода в реке. Черные кусты по
берегам… Черный настил моста под ногами. И над всем этим
багровое зарево луны.
Он перевел глаза на Люсю. Тьма еще
скрадывала черты ее лица, делая их еще тоньше, нежнее, а волосы
уже пылали в свете луны, и оттого что-то необычное виделось Саше
в ее огромных, широко расставленных глазах, узком овале лица и
тонкой шее.
— О чем ты думаешь, Саша? —
спросила Люся.
— О чем я думаю?.. Мне, знаешь,
всегда казалось, что когда-нибудь я встречу девушку, такую
гордую, красивую, необыкновенную. Каких нет на земле. Я мечтаю
об этом давно. А вот сейчас…
— А сейчас?..
— Сейчас я думаю, что это может
быть не просто мечтой…
***
Председатель сдержал свое слово.
За три дня до срока, вечером, когда студенты одиннадцатой группы
докапывали последние борозды отведенного им участка, он приехал
в поле и объявил, что правление выносит им благодарность и
отпускает всех домой.
— Только вот какая загвоздка
получилась, — кашлянул он в кулак, — машины у меня в расходе.
Так что завтра погуляйте у нас, а послезавтра мы вас отправим,
так сказать, с честью…
— Ну вот еще! — разочарованно
зашумели ребята. Славин крикнул:
— Зачем нам тут гулять! Сколько
километров до города? Восемнадцать? Так мы пешком дойдем.
Но его перебил Войцеховский:
— Ты что, Костька? Пешком? Ноги
ломать?..
— А кому ног жалко, пусть ждет
машины! — сказал Саша.
Через два часа шумная ватага ребят
с рюкзаками за спиной уже толпилась у околицы. Ждали девушек,
которые почему-то задерживались.
— Вечно с ними так! — ворчал
Колька. — Пошли, ребята!
— Ни в коем случае, — сказал Иван.
— Что, их одних оставлять, на ночь глядя?
Но вот показались и девчата.
Впереди всех по-мужски шагала Света Горюнова. За ней, сгибаясь
под тяжестью рюкзаков, спешили остальные.
— И чего столько понаклали? —
покачал головой Саша. Когда же девушки подошли ближе, он шагнул
к Люсе и взял за лямку ее рюкзак:
— А ну-ка, сними! Хочу прикинуть,
сколько весит.
Люся неловко сбросила рюкзак под
ноги Саше.
— Ничего себе! Как раз для такого
маршрута! — рассмеялся он, забрасывая ношу себе за спину.
— А это зачем? — спросила Люся.
— Ничего, я к рюкзакам привычен.
— Так и мне надо привыкать.
— Конечно! Вот и возьми на первый
случай. — Он протянул ей свой почти пустой рюкзак. — Этот будет,
как раз.
Люся смущенно оглянулась по
сторонам.
Но рюкзаки снимали уже со всех
девчат. И только Света Горюнова насмешливо повела плечами,
отводя руку Войцеховского:
— Ну-ну! Я еще и тебя донесу в
придачу…
И вот потянулась под ногами
проселочная дорога. И нет ей конца. Восемнадцать километров не
пустяк. К концу пути все устали, растянулись на добрые
полверсты. Зато с какой радостью увидели вдали огни города. Весь
горизонт будто мерцал, объятый бледным заревом.
— Какой он красивый, наш город! —
воскликнул кто-то из девушек.
— Теперь дома! — сказал Иван, и
всем показалось, что город в самом деле рядом. Однако пришлось
еще шагать и шагать, прежде чем сплошное море огней рассыпалось
в стайки, обозначились улицы, и наконец застучала под ногами
мостовая.
Все подтянулись. Послышался смех,
веселый говор.
Но кто-то уже свернул на свою
улицу. Потом еще. И еще. И вот уже их осталось только пятеро.
Потом — трое. И наконец двое: он и она.
И идут они теперь медленно и
почему-то молчат, не глядят друг на друга.
Но вот она останавливается возле
большого четырехэтажного дома:
— Здесь я и живу. Спасибо, Саша.
— За что?
— За то, что всю дорогу нес мой
рюкзачище.
— Тогда и тебе спасибо за мой
рюкзак.
Люся долго поправляет косынку и
наконец протягивает руку:
— До свидания, Саша.
— До свидания…
— Счастливо тебе добраться… — Она
не торопится уходить. И не отнимает своей руки.
— А до занятий еще целых три дня,
— неожиданно говорит он и почему-то вздыхает.
— Да, еще три дня, — повторяет
она. — А может, ты выберешь в эти дни пару часов и… поможешь мне
разобраться в математике?
— Непременно! — говорит он. —
Конечно! Хоть завтра.
— Нет, завтра я займусь домашними
делами. А послезавтра приходи, если можешь. Часам к одиннадцати.
Хорошо?
Он молча кивает головой.
— Вот в этом подъезде, квартира
тридцать вторая, запомнишь? Ну, до свидания. — Она берет рюкзак
и идет к дому. А он все не двигается с места. Она оборачивается
и машет рукой. И ему кажется, что он еще видит ее улыбку и
ощущает на руке холодок, оставшийся от ее ладони.
А улицы спят. И сонно покачиваются
на столбах фонари. И поют свою песню невидимые во тьме провода.
|